– А?

– Я спросил, – повторил его собеседник погромче, – в чем подвох?

– Ах да… Так, всякие мысли… – Г. М. обвел взглядом кабинет и ряд серых окон, выходивших во внутренний двор. – Знаешь, Кен, мне здесь уже недолго осталось.

– Что за чушь! – резко отреагировал Блейк.

– Но это правда. Эта война – дело молодых, Кен. Мне почти семьдесят. Ты знал об этом?

– Ну и что?

– Нет, Кен, хватит себя тешить. Удивительно даже, что я так долго продержался. Через неделю-другую я получу отставку. А что потом? А я тебе скажу: будь уверен, что эта свора гиен препроводит меня прямехонько в палату лордов…

Кен Блейк перебил его.

– Послушайте, – возразил он, – я не вижу никаких причин для такого сценария. Мастерс рассказывал, что вы уже давно ведете разговоры о том, что от вас собираются вероломно избавиться и запихнуть в палату лордов. Но с какой стати? В конце концов, вы не обязаны ни у кого идти на поводу. Даже если вам предложат звание пэра, вы ведь всегда можете вежливо отказаться, разве нет?

Г. М. окинул его мрачным взглядом:

– Ах, сынок!.. Ты ведь женат, верно?

– Хм… – протянул Блейк с понимающим видом.

– Да. В придачу у меня две дочери на выданье. Кен, о том скандале, что мне закатят дома, если я откажусь от пэрства, лучше даже не думать. Я каждый раз вскакиваю в холодном поту, когда вижу эту сцену во сне.

Он немного поразмышлял.

– Вот что я буду делать, Кен, – заявил он решительным тоном. – Если только они попытаются выкинуть подобный фортель, я скажу тебе, что я точно сделаю. Я отправлюсь на Восток и уйду в траппистский монастырь.

– Не говорите ерунды!

– Я не шучу, сынок. Тамошние монахи дают обеты, которые мне весьма импонируют: целомудрие, бедность и молчание. Особым поклонником целомудрия и бедности я никогда не был, но вот молчание – это как раз то, что мне надо, Богом клянусь, Кен. Кроме того…

– Кроме того – что?

Г. М. поерзал на стуле, пристально глядя на свою ручку.

– Ну, Кен, – пробурчал он недовольно, – никто из нас ведь не молодеет. Это естественный ход вещей. Человеческая жизнь – три раза по двадцать и еще десять. Я о том, что в жизни каждого наступает момент, когда приходится задумываться о смерти. Когда понятно, что долго ты уже не…

Его собеседник был потрясен. Какие бы упаднические настроения ни овладевали Г. М., как бы он ни брюзжал, ни ворчал и ни жаловался, раньше таких высказываний он не допускал.

– Прекратите! – резко сказал капитан Блейк.

Г. М. продолжал качать головой.

– Ты же понимаешь, Кен…

– Я сказал, прекратите! Я точно знаю, что с вами происходит. Во-первых, никто вас в отставку не отправит. А если и отправят, это нисколько не умалит вашего ума, которого у вас побольше, чем у них всех, вместе взятых.

– Это тебе так кажется.

– Во-вторых, вы ходили на обед с министром внутренних дел. А это почти знак судьбы. В-третьих, – и тут его взгляд стал многозначительным, – и это самое главное, – вы бы продали душу дьяволу, чтобы поехать на студию «Пайнхэм» и выяснить, что там на самом деле творится.

Г. М. сердито посмотрел на него.

– Поэтому, – не отступал капитан Блейк, – я и спросил вас минуту назад: в чем подвох?

– Подвох? Да нет никакого подвоха.

– Так дело не пойдет. Я вас знаю. Вы настроены сыграть первую скрипку, чего бы вам это ни стоило. В чем тут все-таки дело? Этот Гагерн, он же Коллинз, к примеру…

– Джо? А что с ним?

– Вы задумали многоходовку? Полагаете, что Гагерн и есть тот гаденыш, который выкрал пленку, и делаете вид, что не сомневаетесь в его честности, чтобы его подловить?

Г. М. покачал головой.

– Нет, сынок, – строго сказал он. – Джо заслуживает самого большого доверия. Он не больше нацистский шпион, чем я. Я думал не об этом. Только…

– Только – что?

Г. М. указал на сваленные на столешницу бумаги. Затем принялся рыться в них, разбрасывая по сторонам и копаясь в них, как прилично поживший петух в мусорной куче.

– Подозрительно все это, – гудел он. – От этого дела за версту несет неприятностями. Если и попадали ко мне на стол странные дела, то это самое странное из всех. Кен, ты читал эти свидетельства?

– Нет.

– Тогда взгляни. Вот сюда. И сюда. – (В Блейка полетели листы бумаги.) – Знаешь, сынок, сомневаюсь, что у них там есть хоть малейшее представление о том, что происходит в действительности. И если я окажусь прав, то дело плохо. Не то слово «плохо». Надеюсь только, что этот парень, Картрайт, приглядит, чтобы с девицей ничего не случилось. Потому что тот, кто за всем этим стоит, уже не шутит. В следующий раз произойдет убийство, Кен, дерзкое убийство – и осечек больше не будет.

– Как вы намерены поступить?

Некоторое время Г. М. молчал. Откинувшись на спинку стула, он вертел большими пальцами друг вокруг друга и исподлобья пристально смотрел на дверь. Широкая полоса полуденного света залила внутренний двор Военного министерства. Между тем Г. М. покачал головой, протянул руку к телефону и снял трубку.

– Соедините меня со Скотленд-Ярдом, – сказал он.

Глава десятая

Анонимное письмо и миллион терзаний

1

Было почти три, когда Моника вышла из Военного министерства.

И опять не покривим душой: в этот момент она не намеревалась возвращаться на студию «Пайнхэм». Она была не в том настроении, чтобы работать. Ее планы состояли в следующем: во-первых, съездить на Бонд-стрит и накупить себе новой одежды, которая станет бальзамом для ее возмущенной души; а во-вторых, зайти в кафе «Роял» и подцепить первого попавшегося привлекательного мужчину.

Почему она подумала о кафе «Роял», сказать было сложно. Сама леди Астор[30] столкнулась бы с трудностями в поисках хоть какого-то изъяна в этом пристойном и поистине образцовом месте, хотя Моника помнила, что однажды ее тетка Флосси нелицеприятно высказывалась о нем. Но по крайней мере, его посещала приличная публика, в то время как, если вы отправлялись, например, в Сохо, не было никакой гарантии, что вы не попадете в какую-нибудь переделку.

– Эх! – с негодованием воскликнула Моника, обращаясь сама к себе.

Другими словами, она уже пребывала в том душевном состоянии, при котором не рекомендуется предоставлять полную свободу действий ни одной девушке, какой бы возвышенной натурой она ни являлась.

А натуру Моники можно было назвать какой угодно, только не возвышенной.

Она остановила такси в Уайтхолле. Билл Картрайт, разумеется, сделал это намеренно – чтобы унизить ее. Он с самого начала знал, что ее не пропустят в Военное министерство.

Сама не своя от ненависти, Моника представила, как Билл сидит сейчас в просторном кабинете, обставленном мебелью из красного дерева, а его ноги утопают в ворсистом ковре. Книжные шкафы уставлены бронзовыми бюстами, а главное украшение – камин в Адамовом стиле. Он наверняка потягивает виски с содовой – сама Моника собиралась заказать себе абсент, едва доберется до кафе «Роял», – и слушает какую-нибудь захватывающую историю из жизни секретных агентов, которую ему рассказывает грудным голосом высокий седовласый человек, сидящий за письменным столом спиной к камину.

Каждому кинозрителю известно, что именно так выглядит Отдел военной разведки, а Моника в своем воображении еще и дополнила эту картинку несметным количеством истинных джентльменов.

Пару секунд она размышляла, не стоит ли ей постучать по стеклу и попросить таксиста отвезти ее в какое-нибудь совсем уж непотребное место. Она слышала, что такие места таксистам известны. И то, что она в результате не поддалась соблазну, было продиктовано отнюдь не воспитанием каноника Стэнтона, а тревожным чувством, что три часа пополудни – это совсем неподходящее время: полное отсутствие романтики. А ей хотелось мягкого света, бархата и атмосферы времен Эдуарда VII.

А что же Билл Картрайт?

На студии «Пайнхэм», например…

Именно в тот момент Моника впервые за несколько часов мысленно вернулась на студию «Пайнхэм» и выпрямилась на сиденье такси, испытывая чувство, близкое к страху.

Была среда, вторая половина дня.

Отнюдь не вчера и даже не неделю назад у нее была назначена встреча на вторую половину дня этой самой среды. Она давно уже