– Даже не подумаю! – вскричала Моника, несмотря на страх, который вонзил ледяные когти ей в сердце и сжимал его все сильнее.

– Как вам будет угодно.

– Если, – продолжила Моника, – вы хотите отделаться от меня, чтобы самому писать сценарий по вашему никчемному глупому детективу…

Еще час тому назад она бы не пожалела о таких словах. Теперь же не успели они вылететь из ее уст, как она раскаялась. Черт! Черт возьми!

Картрайт не произнес ни слова. Он пристально смотрел на Монику, а потом опустился на складной стул, попыхивая своей изогнутой трубкой.

– Все это, конечно, прекрасно, – проворчал мистер Хэкетт. – Но это неправильно. Я-то думал, что газетчики ухватятся за эту тему. Но ничего подобного. Мы заработаем лишь дурную славу. Вопрос в том, как нам поступить?

– Меня не спрашивай, – промолвил Картрайт. – Это вы здесь повелители волшебной лампы, а я всего лишь один из сценаристов, ничтожных существ, что ползают по киностудии.

(«Теперь он еще и дуется, черт возьми!»)

– Да, я знаю, – серьезно согласился мистер Хэкетт. – Но ты утверждаешь, что разбираешься в такого рода вещах. Так как же нам, в конце концов, поступить?

– Для начала, – сказал Картрайт, – можете выяснить, кто из нас был тем шутником, что выплеснул кислоту.

– Из нас?

– Естественно.

Четыре возмущенных голоса разнеслись по павильону, звеня и отдаваясь эхом. Вернее, три голоса, поскольку то, что говорил Ховард Фиск, никто расслышать не мог. Однако именно режиссер взял ситуацию под контроль.

– В словах Картрайта есть разумное зерно, – улыбнулся он. – О да, безусловно! Мы, конечно, понимаем, что все это ерунда, но давайте рассудим здраво.

– Давайте проведем обыск. Так будет вернее, – выпалил мистер Хэкетт, закатывая глаза. – Здесь кто-то прячется. Вам это известно. Мне это известно. Какие-то другие идеи?..

– А вот я полагаю, – отозвался режиссер, – что нам следует начать с того, чтобы каждый рассказал о своих передвижениях в тот момент, когда все случилось. Алиби. Таков ведь порядок, верно? Скажите-ка, мой юный Торндайк[21], не это ли первый вопрос, который задал бы настоящий детектив?

– Полагаю, – с улыбкой заметил Гагерн, – что мистер Картрайт вряд ли знаком с настоящими детективами.

Картрайт поднял глаза.

– Я имею честь, – ответил он, пародируя манеру Гагерна, – быть знакомым лишь с одним из них. Его фамилия Мастерс, и он является главным инспектором Департамента уголовного розыска. Даст бог, я поговорю с ним об этом случае в частной беседе. Мне также было бы любопытно услышать мнение его большого друга из Уайтхолла. С последним я, правда, не знаком.

– Не уходите от темы! – сказал мистер Фиск. – Алиби. Не это ли первый вопрос, который задал бы настоящий детектив?

– Нет, – ответил Картрайт.

– Разве нет?

– Сомневаюсь. – Картрайт отвернулся и пристально вгляделся в спальню роскошного лайнера, которая была освещена уже не так ярко, но по-прежнему выглядела безупречно, погруженная в оттенки белого, розового и золотого. По ней поплыл дымок от его трубки. – Настоящий детектив, – добавил он, – вероятно, спросил бы, кто создал эти декорации.

– Что?

– Декорации были воспроизведены по фотографиям, как водится, – озабоченно произнес Гагерн. – Поскольку изобразить нужно было немецкий лайнер, мы воспользовались снимками «Брунхильды». Я руководил расстановкой декораций.

– Как водится, – повторил Картрайт.

Гагерн сделал шаг из-за стула, на котором сидела его жена. Она сжала его руку, а потом посмотрела на него, он в ответ улыбнулся. Лицо у Гагерна было не столько виноватым, сколько исполненным сильного смущения вперемешку с раздражением.

– Мистер Картрайт, – произнес он, – я пытался сохранять терпение. У вас имеются ко мне какие-то претензии?

– К вам? Нет.

Гагерн заморгал:

– Тогда…

– Я всего лишь говорю, – заявил Картрайт, – что на этой съемочной площадке пахнет кровью и что шутник, укравший купоросное масло, не остановится после первой попытки.

– Вам нравится давать волю своей фантазии.

– Мне, черт возьми, нравится говорить правду.

– Курт, – обратилась к мужу Фрэнсис Флёр, – он абсолютно серьезен. Я его знаю. Ему что-то известно, но он не хочет рассказывать этого нам.

Она обладала красивым контральто и редко повышала голос, который напоминал звучание стеклянных клавиш. Поставленным он не был, но своей выразительностью превосходил ее актерские возможности. Взяв руку мужа в свои ладони, Фрэнсис Флёр произнесла:

– Ничего не случится. Правда ведь, Курт?

3

Это произошло в среду, двадцать третьего августа. Не прошло и двух недель, как земля вновь загудела. Двенадцатый обет был нарушен, и серую массу прорвало. Как только премьер-министр закончил свою речь, над Лондоном завыли сирены. Гигантские бетонные бронебашни линии Мажино[22] развернулись на запад. Польша, орудия которой еще извергали огонь, погибла[23]. Наступили ночи полного затемнения. А на студии «Пайнхэм», в этом маленьком уголке Англии, терпеливый убийца вновь совершил покушение на Монику Стэнтон.

Глава шестая

Любовное признание и его благотворные последствия

1

Был восьмой час – время, когда выключали освещение.

Поскольку никто не мог взять отпуск, погода в сентябре стояла ясная и мягкая. Надвигались сумерки, навевая на студию «Пайнхэм» сон. В съемочных павильонах царила тишина – явный признак того, что киноиндустрия была практически поставлена на паузу.

Министр торговли заявил о намерении аннулировать акт о квотах на кинопроизводство, а это означало, что американские компании больше не смогут с выгодой для себя снимать фильмы в Англии. Двадцать из двадцати шести киностудий были реквизированы для использования в качестве складских помещений и в других целях. Бензин становился все менее доступным, так же как и древесина – предметы первой необходимости в кинопроизводстве.

Однако напуганы были не все (и таких постепенно становилось все больше) – независимые игроки набирали обороты. «Рэйдиэнт пикчерз» вели к завершению съемки «Железного герцога». А мистер Томас Хэкетт при поддержке таинственного мистера Маршлейка объявил о том, что сделает больше, чем просто доснимет свой фильм «Шпионы в открытом море», который уже успел превратиться в орудие пропаганды. Поскольку несколько съемочных павильонов удалось сохранить, Хэкетт собирался неуклонно следовать своему производственному графику до тех пор, пока его кто-нибудь не придушит.

В Старом здании господствовал идиллический покой. На первом этаже, откуда открывался вид на озеро, кипела литературная работа. Там расположились в ряд три кабинета с выбеленными стенами. В каждом из них имелась крошечная гардеробная с раковиной и газовой конфоркой. Каждый кабинет был оснащен внутренней дверью, через которую можно было пройти в соседний кабинет, а еще одна дверь выходила в центральный коридор. Обстановка каждого кабинета состояла из стула, стола, пишущей машинки, дивана и собственно хозяина или хозяйки.

В первом кабинете обосновалась высококлассная сценаристка из Голливуда, которая была занята тем, что усердно вычеркивала целые пассажи из оригинального сценария «Шпионов в открытом море», переписывая его чуть ли не наполовину. Во втором кабинете расположилась Моника Стэнтон, которая была занята тем, что постигала азы машинописи, корпя над детективным рассказом. А в третьем кабинете сидел Уильям Картрайт, который на данный момент ничем занят не был.

Мистер Картрайт размышлял.

Откинувшись на спинку стула, он созерцал клавиши пишущей машинки. Также он созерцал курительные трубки на любой вкус и цвет, выложенные на его столе в длинный ряд: от маленького легкого образчика из корня вереска до благородной пенковой трубки в форме черепа. Однако утешения ему трубки не приносили. Сунув руки в карманы пиджака, он с отвращением взирал на потолок. В конце концов, будучи не в силах терпеть, он звонко ударил по столешнице кулаком и поднялся со стула.

Это было невыносимо.

Зачем, когда ситуация была и без того крайне запутанной, ему еще понадобилось влюбляться в эту чертову девицу?

2

В Старом здании было очень тихо. Из двух смежных кабинетов доносилось характерное щелканье клавиш пишущих машинок. Сначала заявляла о себе машинка Тилли Парсонс: ее треск напоминал внезапные и частые пулеметные очереди, перемежавшиеся с длинными паузами. Потом подавала голос машинка Моники Стэнтон – ее звукоряд состоял в основном из пауз между тяжелыми ударами