новых. Сказала, что подаёт на развод. Через неделю. В Афинах.
– Почему в Афинах?
– Потому что там… у неё был человек. Не любовник. Партнёр. По бизнесу. Они собирались открыть галерею. Или казино. Я не знаю. Она не рассказывала. Она просто сказала: «Ты мне больше не нужен».
– Вы были в ярости?
– Я? – Арман рассмеялся. – Нет. Я был… облегчён. Я уже нашёл себе другую. Моложе. Красивее. И… не такая ядовитая.
– Когда вы видели её в последний раз?
– На ужине. Она произнесла тот… странный тост. Потом ушла. Я пошёл курить. Потом – в свою каюту. Один. Спать.
– Кто может это подтвердить?
– Никто. Я был один.
– А где вы были между 22:30 и 23:00?
– В каюте. Сплю.
– Вы спите в костюме?
Арман замер.
– Что?
– На вашем пиджаке – след вина. Свежий. Как будто вы… пролили его на себя. Или кто-то пролил на вас.
Арман посмотрел на пиджак. Побледнел.
– Это… это было вчера за ужином. Я… неаккуратно наливал.
– За ужином пили белое. А на вашем пиджаке – красное. «Шато Марго». Как в каюте вашей жены.
Арман встал.
– Вы что, обвиняете меня?
– Я задаю вопросы. Ответы – ваши.
– Я не убивал её! – почти крикнул он. – Да, я хотел развода. Да, я был рад, что она уходит. Но я не убийца!
– Тогда почему вы соврали про пиджак?
Арман не ответил. Развернулся. Вышел. Хлопнув дверью.
Жюльен посмотрел ему вслед. Улыбнулся.
Первый. Соврал. Испугался. Значит – что-то скрывает.
Последним в бар вошёл доктор Пападопулос.
Он выглядел, как всегда – весело. С книгой под мышкой, с улыбкой, с кофе в руке (хотя в баре подавали только алкоголь).
– А, месье Бельфонтен! – воскликнул он, пожимая руку. – Я слышал, вы – великий сыщик! Как Пуаро! Только француз!
– Я не сыщик, – улыбнулся Жюльен. – Я просто задаю вопросы.
– А, вопросы! Я люблю вопросы! Особенно – когда на них есть ответы!
– Отлично. Ответьте: где вы были вчера вечером между 22:30 и 23:00?
– Ах! – доктор хлопнул себя по лбу. – Я был… в баре! С капитаном! Мы обсуждали… древние монеты! У него есть коллекция! Очень редкая!
– Капитан подтвердит?
– Конечно! Спросите его!
– Хорошо. А вы знаете греческий?
– Я? – доктор засмеялся. – Я грек! Я знаю греческий лучше, чем французский!
– Тогда объясните мне: что значит Α Μ Ε Σ Τ Ι?
Доктор взял листок. Внимательно посмотрел. Нахмурился.
– Это… не слово. Это… набор букв. Можно сложить «Μέστη» – но это не по-гречески. Это… ошибка. Или… шифр.
– Шифр?
– Да. Например… первые буквы имён. Α – Арман. Μ – Мэрион. Ε – Элени. Σ – я, Спирос. Τ – Теодора. Ι – Ирвинг. Получается… ΑΜΕΣΤΙ. Почти «Μέστη». Но… не совсем.
– А что значит «Μέστη»?
– Это… не слово. Это… имя. Очень редкое. Старое. Значит… «та, что мстит».
Жюльен медленно кивнул.
– Вы купили цианид в порту Марселя. Зачем?
Доктор побледнел.
– Это… для экспериментов! Я изучаю… древние яды! Это научно! У меня есть разрешение!
– А где чек?
– Я… потерял.
– А где сам яд?
– Я… использовал.
– Всё?
– Да. Всё.
– Когда?
– Неделю назад.
– Докажите.
Доктор не ответил. Опустил глаза.
– Вы угрожали мадам Дюпре. Она знала, что вы везёте контрабандные артефакты. Она хотела вас разоблачить. Верно?
– Она… лгала! – вдруг крикнул доктор. – Она сама торговала подделками! Она хотела меня шантажировать! Я не убивал её! Я просто… хотел, чтобы она замолчала!
– Как?
– Я… не знаю! Я не делал ничего!
Жюльен встал.
– Доктор, если вы вспомните что-то – дайте знать. Пока… не покидайте корабль.
– Но… я никуда не еду! Я на корабле!
– Именно.
Когда Жюльен вышел, было 21:45. Он прошёл на палубу. Вдохнул морской воздух. Посмотрел на горизонт.
Он знал: убийца – среди них. Один из четверых. Или… пятый. Кто-то, кого он ещё не видел.
Он достал блокнот. Написал:
Подозреваемые:
Арман Дюпре – мотив: развод, деньги, страх разоблачения. Соврал про пиджак.Элени – мотив: месть, восстановление справедливости. Не имеет алиби. Но… не писала записку.Доктор Пападопулос – мотив: контрабанда, шантаж. Купил яд. Соврал про использование.Теодора Ланье – мотив: страх разоблачения. Соврала про помаду, шприц, фото.
Глава 7. Сломанная помада
Утро на «Одиссее» наступило с запахом кофе, морской соли и… тревоги.
Тревога не кричала. Она шептала. Шептала в коридорах, за завтраком, в шезлонгах на палубе. Люди не смотрели друг другу в глаза. Не обсуждали погоду. Не спрашивали, как спалось. Они просто… существовали. Как тени. Как актёры, забывшие свои роли, но вынужденные оставаться на сцене.
Жюльен Бельфонтен пил кофе в салоне, как будто ничего не произошло. Как будто не было убийства. Как будто не было пятерых подозреваемых. Как будто не было греческих букв, сломанной помады и розового отпечатка на подоконнике.
Но он знал: всё это – есть. И всё это – важно.
Он смотрел на пассажиров. На их руки. На их глаза. На то, как они держат чашки. Как отводят взгляд. Как нервно смеются, когда кто-то вдруг громко чихнёт.
Он ждал. Потому что в таких делах – спешка убивает. А терпение… раскрывает.
В 9:30 он постучал в каюту Теодоры Ланье.
Дверь открыла сама Теодора – в шёлковом халате, с бокалом шампанского в руке и улыбкой, которая не доходила до глаз.
– Месье Бельфонтен, – сказала она. – Вы решили проверить, не прячу ли я труп в шкафу?
– Я решил проверить, не прячете ли вы… правду, – ответил он, входя.
Каюта – роскошная. С зеркалами, с коврами, с духами, которые пахли как дорогой грех. На столе – пластинки. На кровати – меховая накидка. На туалетном столике – помада. Розовая. Та самая.
– Можно? – спросил Жюльен, подходя к столику.
– Конечно. Только не ломайте. Она дорогая.
Он взял помаду. Осмотрел. Капсула – сломана. Свежий излом. Как в каюте Мэрион. Только здесь – следов борьбы нет. Только… царапина. На дне. Как будто кто-то… что-то вставил.
– Вы сломали её вчера?
– Нет. Дня три назад. Я уронила. На пол.
– А почему не купили новую?
– Потому что это… подарок. От мужа. Последний.
Жюльен поставил помаду обратно. Открыл ящик. Там – письма. Афиши. Фотографии. Одно фото – Теодора и муж. На яхте. Подпись: «Ницца, 1933. Навсегда».
Он перевернул фото. На обороте – надпись:
«Прости меня, Жан-Луи. Я не хотела. Но ты оставил мне выбора.»
Жюльен показал фото Теодоре.
– Вы написали это?
– Да. После его смерти. Я… чувствовала вину.
– А вы знаете, что мадам Дюпре собиралась опубликовать историю о вашем муже? О том, как он