Все эти дни заказами в аптеке занимался Фока, взявший на себя еще и заботу о несчастном конюхе, поселив его в Нининой комнатке. Сам подмастерье оставался ночевать на сундуках, не желая оставлять друга одного.

В первый же вечер их навестил тихий неприметный горожанин, показавший перстень с императорским знаком. Ласковым голосом попросил не рассказывать никому о произошедшем в подземных переходах, если они хотят увидеть свою аптекаршу живой. Фока и сам понимал, что с дворцом шутки плохи, а потому немедля заверил, что ничего не помнит о происшедшем, а потому и рассказать никак не сможет. За молчащего безучастного друга поручился тоже. Незваный гость покивал и исчез в вечерних сумерках.

Галактион не желал разговаривать ни с Гликерией, не раз заглядывающей в аптеку, ни с самим Фокой. Лишь пил неразбавленное вино, в которое подмастерье тайком добавлял пару капель маковой настойки. Конюх часами сидел у Нины на дворе, уставившись на дощатый забор. На третий день на рассвете ушел в гавань, опустился там на влажные от ночного тумана камни и не сдвинулся никуда почти до полудня, глядя на темные перекаты морских волн, разбивающихся о пристань. Фока тогда потащился за приятелем, проклиная утренний холод и влажный ветер с моря. А после, приведя Галактиона обратно, послал за Гликерией. Та пришла в аптеку с корзинкой, полной сдобы, завернутым в несколько слоев холстины кувшином горячего салепа. Выгнала Фоку из его же аптеки и принялась увещевать Галактиона. Беседовали они до самого заката. Точнее, Фока слышал лишь ласковый тихий голос Гликерии. Но после этого разговора Галактион словно немного оттаял. Прежних перепалок, конечно, не затевал, но Фока радовался хоть взгляду и кивку приятеля. К вечеру пришел Павлос, увел конюха с собой. Поутру прибежавший уличный мальчишка сообщил Фоке, что конюх вернулся на ипподром. И что в случае чего можно отыскать Павлоса через слуг Аристы.

Сама хозяйка лупанария за эти дни пожухла, побледнела. Горе ее от потери Дарии казалось искренним. Девицы шептались, что Ариста перестала спать, выходила из спальни с опухшими от слез глазами. Стала ходить в церковь каждый день. Посылала в аптеку к Фоке за снадобьями то для сна, то для успокоения души. Поговаривали, что ей вскоре предстояло переезжать в далекую фему вместе с мужем. Кто взял хозяйку лупанария замуж — слухи умалчивали. А сама Ариста от таких вопросов приходила в ярость. В лупанарии тем временем от клиентов не было отбоя — опасаясь, что вскоре его двери закроются навсегда, все спешили насладиться последними днями богатого праздника и изысканного разгула. Да и сами девицы веселились надрывно, отчаянно. Словно смерть Дарии вызвала в них жгучее желание пить эту жизнь полной чашей, не заглядывая наперед. Все чаще из лупанария посылали в аптеку то за похмельным зельем, то за сонным отваром, то за средством для мужской силы.

На отпевании Дарии Галактион стоял позади всхлипывающих девиц. Бледный и поникший, сжимал зубы так, что на щеках выпирали желваки. Изредка бросал взгляды на Аглаю, мать Дарии. Она едва держалась на ногах, рыдая в голос. Ее поддерживала с одной стороны подруга Ираида, а с другой — молодой сосед, вызвавшийся проводить несчастную мать, потерявшую уже второе свое чадо. Отца Дарии на похоронах не было.

Пробравшись сквозь стайку плачущих девушек, Фока сунул в руку Ираиде кувшин с успокоительным отваром для Аглаи. Шмыгнул носом и отошел подальше. Смотреть на горе матери было невыносимо.

На следующий день после похорон Фока отправился на ипподром. Захар ему рассказал, что Галактион стал пропадать ночами, возвращаясь под утро измотанный, порой с синяками на лице, но трезвый. За конями ходил, как прежде, охотно брался за самую тяжелую работу. Но разговоров ни с кем не поддерживал, лишь с коновалом порой перекидывался парой слов. Фока попытался с ним поговорить, но тот сослался на то, что беседы вести ему недосуг, и ушел в конюшни. Понурый подмастерье поплелся домой.

От Нины все не было вестей. На седьмой день, не выдержав, Фока снова отправился на ипподром и спросил Галактиона. Когда конюх вышел к нему, подмастерье даже не сразу признал в исхудавшем парне своего приятеля.

— Ты зачем здесь? — безучастно спросил Галактион. В руках у него была бадья с водой и увязанная солома.

— От Нины вестей нет, — выпалил Фока. — Я ко дворцу ходил, хотел передать ей сверток с травами. И послание туда сунул. Сказал страже, что императорская аптекарша велела принести. Так не взяли, прогнали меня. Гликерия тоже места себе не находит.

Галактион поставил бадью, устало выдохнул. Поднял глаза.

— Я тут чем помогу? Во дворец и меня не пустят. Нина, поди, без нас разберется. Ступай отсюда.

— Ты, видать, со своими конями человечий разум растерял! — сердито прошипел Фока. — Сам-то подумай, что она сделала, чтобы до Мясника добраться! Карты как раздобыла?! Может, ее в подземелье отправили, а мы тут беседы ведем с тобой неспешные.

— Да с чего… — начал было Галактион, но замолчал, задумавшись. Вспомнилось, что мастеру Даниилу эпарх отказался карты показывать. Сказал, что какой-то переполох там с картами случился. Уж не Нина ли опять тот переполох устроила. И правда, в своем горе он о ней и думать забыл.

— Ты ступай обратно, а я поспрашиваю, что там с ней. Приходи пополудни, может, уже что и вызнаю. — Он бесцеремонно выставил Фоку за ворота.

⁂

Василий оторвался от свитка, в котором что-то правил перепачканным в чернилах каламом. Раздраженно глянул на стоящую перед ним Нину.

— Нельзя ни на кого положиться. Даже ответ архонтам не могут пристойный написать. — Отложив перо, он откинулся на спинку стула, жестом выгнав слугу.

Нина стояла, опустив голову. За те дни, что она провела в службах гинекея, рука ее подзажила, да и душевная боль приугасла, будто подернутые пеплом угли.

Несколько дней Нина жила, что в тумане, которым затягивает порой гавань до самой крепостной стены. Видать, по указанию Панкратия ей подливали что-то в настой на ягодах и травах, которым потчевали ее слуги. Она засыпала, но от кошмаров это зелье не сумело ее избавить. Стоило ей закрыть глаза, как вставали перед взором то кровь, бьющая