Гликерия внимательно смотрела на подругу:

— И то верно. Только ты бы, Нина, и правда побереглась. Не ходи без своего Фоки по улицам. Или, может, тебе нанять кого?

Нина помотала головой. Гликерия не унималась:

— Ну не хочешь нанимать, не надо, только одна не ходи. Страшно же.

— На каждую беду страха не напасешься, — вздохнула Нина.

Подсев ближе к подруге, Гликерия заглянула ей в лицо:

— Как ты справляешься одна, без Лисияра-то?

— Как раньше справлялась, так и сейчас. Уехал и уехал. Что о том говорить-то? — Нина отвернулась, пожав плечами.

— Ой, ты прямо как каменная. Он же выходил тебя после той истории с генуэзцем твоим. И души в тебе не чаял, горевал, уезжая. А ты вон спокойна, как будто и не жил он с тобой столько времени.

Нина опустила взгляд. Где-то в груди шевельнулся ледяной комок, который она прятала и от себя, и от людей. Видать, так изменилось ее лицо, что Гликерия засуетилась:

— Ты салеп-то пей. Ну и правда, уехал и уехал. Какое мне до него дело? Лишь бы ты отогрелась душой, Нина.

Нина запахнула мафорий и поднялась:

— Засиделась я, Гликерия. И у меня забот полна корзинка, и у тебя покупатели в три ряда стоят.

— Нина, ну что ты? Ну прости! Я вот, хочешь, ни слова больше не скажу?! Сядь-ка обратно. Лукумадесы доешь сперва. И чашу дай — я еще тебе налью.

Она выхватила из рук у Нины чашу.

— Садись, садись. Я с тобой про батюшку еще побеседовать хотела!

Нина плюхнулась на скамейку. Вот стыдоба! Про отца Гликерии, Феодора, даже не спросила. А ведь с младых лет его знает, за советом частенько обращалась. Она торопливо пробормотала:

— Прости меня, Гликерия. Что с почтенным Феодором?

— Это ты меня прости. Знаю же, каково тебе пришлось[16]. — Гликерия помолчала. Продолжила со вздохом. — А батюшка… Ходить ему стало тяжело, но он потихоньку, по стеночке. Слуги помогают тоже. Я только стала замечать, что он забывать много стал. Имена новых слуг запомнить никак не может. Давеча на Иосифа глядел долго так. Иосиф ему говорит: ты, почтенный Феодор, спросить меня о чем-то хочешь? А он головой покачал и говорит: всех не спасешь.

Гликерия повернулась к подруге, всхлипнула:

— Он, видать, ума лишился от старости. Нина, может, ему отвар какой приготовишь? Ведь умнее батюшки не было никого на свете. Что ж это делается-то?

— Время не щадит ни умных, ни красивых, ни бедных, ни богатых, — сочувственно вздохнула Нина. — Я для него корень солодки отварю, по чуть-чуть можно старикам пить. Он кровь по жилам разгоняет. Да чабрец с розмарином тебе принесу, будешь сама ему заваривать. Да только почему ты думаешь, что он ума лишился? Может, они с Иосифом обсуждали что-то до того? Вот он и ответил. Я же к вам заходила в прошлом месяце, помнишь. Он разговаривал со мной как обычно. Хочешь, я поговорю с ним?

— Так он еще спит. Теперь ночью спать не может. К утру засыпает только. — Гликерия вытерла глаза краем платка.

— Я ему еще трав для сна добавлю. Может, от того, что спит мало, вот и устает, и забывает.

— Ой, не знаю. Может, и правда. — Гликерия вздохнула. — Спасибо тебе. Ты, может, зайдешь к нам еще на днях? Он тебе будет рад.

— Зайду, Гликерия. Непременно зайду. Я в последнее время и правда все чаще во дворцовой аптеке остаюсь. Патрикии да служанки принялись болеть одна за другой, отвары и настои едва не бочками готовить пришлось. Но теперь возьму себе помощницу, уже попросила разрешения у диэтария[17]. Он пообещал прислать кого-нибудь. Будет полегче.

— Ну расскажи хоть, как там все, во дворце?

— Так про дворец мне и рассказать нечего. Выделили мне в службах гинекея[18] комнатку. Я ж рассказывала уже тебе. Там и готовлю снадобья, притирания да помады.

— Счастливая ты. Саму василиссу лечишь!

— Нет, Гликерия, — махнула рукой Нина. — Я для ее патрикий снадобья делаю. От плохих снов да от волнений. Ну и от недержания или, наоборот, излишней крепости. Для василиссы и ее дочерей — больше притирания и помады готовлю. Для серьезного лечения у императора и императрицы настоящий лекарь есть.

— Хороший, видать, раз во дворце его держат?

— Лекарь-то хороший, знающий. Человек — так себе, — усмехнулась аптекарша. — Все на меня ярится, что я свои снадобья готовлю. Как будто боится, что из-за меня он в немилости окажется.

— А ты?

— А я о том не думаю. Делаю, что надобно, и помалкиваю. Пойду я и правда. Мне еще Фоку надо отправить с заказами.

Нина поднялась, расправила мафорий. Гликерия вздохнула:

— Погоди, я велю кому из подмастерьев постарше тебя проводить.

— Еще чего, — отмахнулась Нина. — День в самом разгаре, улица полна народу. Сама доберусь.

Гликерия сложила руки на пышной груди и открыла уже рот, но Нина ее перебила:

— Хорошо, я с сего дня Фоку с собой брать буду. Видела, как он вырос? Уже выше меня!

— И все такой же неуклюжий. Как ты его еще не выгнала?

— У него дар. А у таких-то людей всегда какой-нибудь изъян бывает. Запахи так чуять, как он, — не каждый может. А для аптечных дел это большая подмога. Да и толковый он, снадобья хорошо запоминает, уже почти все выучил. Скоро мне и делать самой ничего не придется. — Нина усмехнулась.

— Вот-вот, вырастишь на свою голову, а он тебя же и без дела оставит, — с укоризной произнесла Гликерия.

— Ничего, все одно скоро придется мне его из аптеки выставлять. Вырос он уже, тринадцатый год пошел. Непристойно женщине парня в подмастерьях держать. Вот поговорю с мироварами[19], может, возьмут его учиться. Там его дару хорошее применение будет. Он мне помогает масла ароматные смешивать в разных пропорциях да в притирания добавлять. Порой до ночи сидит, подбирает сочетания разные. Смешивает, нюхает, бормочет что-то, руками размахивает — точно блаженный.

— Блаженный и есть, — рассмеялась подруга. — Дай хоть потом понюхать, что он тебе намешал.

Нина вышла из пекарни далеко после полудня. Ветер уже разогнал облака. Солнце подсушивало лужи на улицах, высветляло каменные стены зданий, искрясь на мраморных колоннах богатых домов.

Аптека встретила хозяйку прохладой и привычными горьковатыми ароматами трав, подвешенных к потолку. Нина поставила корзинку на один из деревянных сундуков с подушками, стоящих вдоль стены. Бросив взгляд на полки, уставленные глиняными кувшинчиками и горшками со снадобьями, вспомнила, что хотела еще разукрашенных горшочков купить для притираний. А после разговора с Клавдией позабыла о них.

Скрючившись над крепким деревянным столом,