Михаил Юрьевич остановился у парадной, огляделся по сторонам и юркнул в боковую маленькую дверь, ведущую в подвал.

Спустя пару минут показался писатель, а следом и остальные преследователи.

— Он там, — прошептал Николас, указывая на дверь, ведущую в подвал.

— Может, и нет, — серьезно ответил Ермолай. — В таких домах подвал один на весь дом, а входов и выходов много, так что твой рыжебородый мог запросто улизнуть через другую дверь.

Такие новости расстроили писателя, он об этом не подумал.

— Да что ждать-то? — выпалил Кузьма и с силой дернул дверь.

Но дверь не поддалась. Тогда Кузьма принялся дергать ее еще сильнее — так, что розовые от вина круглые щеки колыхались от каждой попытки.

— Она заперта, — спокойно сказал Ермолай. — А будешь так дергать — порвешься.

— Сам знаю, — бросил дверь Кузьма. — Давай попусту не стой, ты же кассир опытный, вскроешь дверь, я допить не успею. — Кузьма достал из кармана фляжку и потряс ее.

Ермолай молча подошел к двери и потряс ее взад-вперед — дверь застучала.

— Сидит неплотно, значит, не замок. — Он ударил кулаком в область дверной ручки, с той стороны что-то лязгнуло. — Либо задвижка, либо амбарный замок висит. — Он стукнул еще раз. — Думаю, задвижка.

Николас наблюдал за всем с явным восхищением.

— Ага, ты посильнее постучи, авось рыжий услышит и откроет, — загоготал Кузьма, а потом изменил голос, словно это Михаил Юрьевич говорит: — Да-да, чего изволите? Изловить меня? Секунду, я накину сорочку! — Кузьма взорвался хохотом. Он пил из фляжки и смеялся так сильно, что на глазах выступили слезы.

— Накину сорочку, — повторил он уже своим голосом.

В мыслях писатель отметил, что Кузьма действительно неплохо пошутил, пока увлеченно следил за Ермолаем. Тот уже возился с другой стороны двери.

— А вот петли у нас слабые, на ржавых стержнях и простом крепеже. — Он поскоблил одну петлю ногтем. — Славно, обычные накидные петли.

Он жестом попросил всех отступить на шаг и взялся за дверь снизу. С кряхтением, ругательством и скрипом ржавого металла он начал ее поднимать. Сначала дверь не поддавалась, но после щелчка легко слетела с петель и с грохотом рухнула рядом.

Довольный собой Ермолай вытер взмокший лоб и показал на дверь.

— Я же говорил: задвижка.

— Какая разница, когда дверь уже на полу, — ответил Кузьма и, отпихнув напарника, завалился внутрь.

Писатель вошел следом, за ним, оглядевшись, Ермолай.

Внутри пахло сыростью и отходами. Но было тепло, особенно после дождливой ветреной погоды.

Они брели в темном лабиринте стен и труб, пока вдалеке не заметили слабый свет. Он дрожал, слабел, разгорался вновь, так что писатель решил, что там горит масляная лампа, перед которой ходит человек. Он ладонью показал в ту сторону, Кузьма кивнул и немного согнулся в коленях. Ермолай поступил так же. Их шаги стали практически бесшумными. Писатель последовал их примеру и двинулся следом.

Когда компания подошла ближе, до них долетело мычание — мужчина, скрытый стеной, довольный собой, напевал какую-то мелодию.

— Пой, птичка, пой, пока клюв не свернули, — прошептал Кузьма и глянул на Ермолая. — Я не про тебя, — сказал он, подавив смех.

Ермолай в ответ пригрозил кулаком.

Оказавшись за поворотом от нужного места, они остановились, переглянулись, писатель указал на себя — мол, пойду первым. Кузьма согласился.

Николас на пальцах отсчитал до трех и выскочил из-за стены.

От неожиданности оба: и Михаил Юрьевич, и Николас — вскрикнули. Первый, естественно, не ожидал никого увидеть в своем укрытии, писатель же никак не был готов к тому, что Михаил Юрьевич окажется в нижнем белье.

— Николай! Как вы здесь оказались?! — возмущенно спросил Михаил Юрьевич и накинул на себя рубашку.

— Простите, но я вынужден вас задержать.

— Задержать? — Он уже натягивал брюки. — Но за что?! — спросил он чуть ли не с усмешкой.

— Вы убили Георгия Александровича, чтобы подставить Мастера, но не получилось. — Николас загнул один палец.

— Тогда вы вытащили меня из заключения, чтобы убить Мастера и свалить вину на меня. — Второй палец.

— И даже ваша борода подделка. — Он поднял в воздух и показал три пальца. — Вы постоянно ее чешете.

— Борода, и правда, подделка, — повторил за ним Михаил Юрьевич и почесал ее. Затем резким движением сорвал со своего лица. Кое-где на красной коже остались следы клея. — Чешется жутко.

Но больше он ничего не успел сказать. Ввалились Кузьма с Ермолаем и повалили обоих на землю.

Все случилось быстро. Через минуту Николас и Михаил Юрьевич были привязаны друг к другу спиной к спине. Они что-то кричали и оправдывались, но никому до их возгласов не было дела. К тому же Кузьма решил заткнуть им рты платком.

— Зачем это? — спросил его Ермолай, когда тот закончил.

— Чтобы они со своим подельником ничего тут не выдумали, пока я за городовым сбегаю.

— Помни про двойную плату, — сказал Ермолай.

Кузьма кивнул и улыбнулся так, что его круглые щеки расплылись.

— Само собой!

Глава 29

Таких тяжелых дней Настя не помнила. Хотя судьба особо ее не баловала — хиленькая, бледная, самая младшая из шести сестер и трех братьев. Несмотря на это, с детства готовая к труду с улыбкой на лице. И все из ее рук выходило ладно.

К тому же нелегким оказался и переезд в Петербург. Постоянные поиски работы: служанка, прачка, нянечка. Но даже в те моменты душа ее не знала таких переживаний. Наступала ночь, она прикладывала голову к подушке и в тот же момент засыпала.

Последнюю ночь Настя не спала. А утром была сама не своя. Могла замереть во время уборки с мокрой тряпкой в руке и так простоять с четверть часа. Потом приходила в себя, бралась за новое дело и снова погружалась в мысли.

Настя боялась. Но не за себя. Как-то этому она не научилась. Зато за других людей переживала всем сердцем. И в этот раз волновалась сразу за четверых. Савелий из-за пропуска работы пусть и по уважительной причине получил выговор, к тому же ему пригрозили переводом в глухую деревню, коих полным полно по всей России. Петр Алексеевич, который по своей воле ввязался во всю эту чертовщину. Благо удача не отвернулась от него. Иначе судили бы его, как собираются судить писателя. Ах! О нем сердце болело сильнее всего. Настя знала Николаса недолго, но сквозь печальные глаза видела его душу, которая была не способна навредить живому существу. И уж тем более убить человека. В