— Все дошли, — признался Алексей, — все два. Я хотел ответить и попросить мне не писать больше, но потом решил, что тебя это не остановит. А потому решил просто не отвечать.

— Не остановило бы. Я хотела к тебе на свиданки приезжать…

Валентина достала из своего пакета бутылку водки.

— Давай за твое освобождение, а потом Екатерину Степановну помянем.

— За меня не надо: что было, то было. А то, что меня освободили подчистую, то за это надо Васю Колобова благодарить и Ванечку Жукова. Ваню особенно — это он по большим московским кабинетам со своими юристами ходил, добивался правды…

Валя наполнила водкой стакан, стоящий перед Алексеем. Потом достала начатую бутылку ликера «Бейлис» и наполнила свой стакан на треть.

— Правда, может, и есть на свете, — вздохнула она, — но для нас с тобой справедливость наступит, когда этого гада найдут и раздавят.

— За маму, — негромко произнес Алексей и осушил свой стакан полностью.

Валентина подала ему бутерброд с колбасой, а потом на вилке маринованный огурчик. Только после этого она сделала маленький глоток ликера. Поставила стакан, облизнула губы и вспомнила:

— Еще за тебя просил сам Локтев.

— Николай Захарович? Ему-то это зачем? — не поверил Снегирев.

— Так его Чернова, на которую я теперь работаю, умоляла. Светлана Петровна его любовницей была. Ты разве не знал? Может, и сейчас они… Хотя Николай Захарович уже старый, ему за шестьдесят давно, и он больной. Но все шептались про их связь. И муж ее знал, потому и сбежал от нее. И алименты ей не платил, потому что считал, что это не его дочка, а Николая Захаровича. И не он один так думал… У меня мать тоже на кирпичном вкалывала — в заводской столовой. Так она рассказывала, что Светлана Петровна очень симпатичной когда-то была. Высокая, худенькая… Вот Николай Захарович и увлекся…

— Не знаю, — покачал головой Снегирев, — мне Ваня с самого начала письма слал: мол, так не оставим, будем за тебя биться.

— Да кто такой Ванька — и кто такой Николай Захарович Локтев? Ты сам подумай: у кого возможностей больше!

— У Вани больше. Только он просил никому об этом не говорить. Но Ваня — большой человек и сын большого человека. Его отец руководит нефтегазовой компанией. Ванька здесь, в Глинске, с дедушкой жил, как ты помнишь, а мать его работала в Москве, в частном доме трудилась. Ее туда мой отец сосватал, мол, хорошие люди, платить будут много. Ну и хозяин очень быстро в нее влюбился. Его собственная жена была больная. То есть вообще она умирала… Вот девушку-медсестру из Глинска и взяли в богатый дом ухаживать за умирающей. И так получилось, что та женщина сама упросила молодую сиделку не бросать ее мужа… Бывает и такое. Вот так на свет Ванька и появился. Сейчас его мама и отец расписались официально. Давно уже: еще до того, как Ваня в Москву учиться уехал. С ними жил и продолжает жить. Хотя сейчас он больше в Сибири сидит, откуда они нефть и газ качают… Теперь Иван в компании отца вице-президентом. И мой отец там же работал, занимался геологоразведкой, пока не разбился с вертолетом вместе…

Снегирев взял из руки бывшей одноклассницы стакан и посмотрел на его содержимое.

— Что-то ты мне помногу наливаешь.

— Так это за маму пили, сейчас за отца твоего…

Алексей кивнул и выпил залпом. После чего поморщился и прижал к носу тыльную сторону ладони.

— А помнишь, как мы с тобой после последнего звонка сюда прибежали? — напомнила Валя. — Только ты и я. У нас была бутылка сухого, и мы ее по очереди из горлышка. Закуски не было никакой, и ты так же занюхивал ладошкой. А потом мы целовались…

— Не помню. Как вино пили помню, а что целовались…

— Не помнишь, и ладно. Шахова тогда сразу после торжественной части сбежала: ее Костя Локтев ждал на джипе…

— Все! — остановил ее Алексей. — Забыли про это!

— Так я и не помню. Просто к слову пришлось… А ты закусывай лучше. Когда хоть последний раз ел?

— Вчера в поезде. Попутчица угостила. Узнала, что я освободился, сбегала в вагон-ресторан и принесла чего-то: картошки жареной и котлеты. У нее сын тоже сидит. Она как раз со свиданки с ним возвращалась. Он за драку сидит, то есть за нанесение телесных повреждений средней тяжести. Что-то у меня голова закружилась. Я же вообще не пью.

— А ты ложись, — шепнула Валентина, обнимая его и укладывая на диван, — ложись, а я тебя одеялком укрою.

Лешка закрыл глаза, почувствовал, как бывшая одноклассница ложится рядом, как она обнимает его, но только на ней почему-то уже нет никакой одежды.

— Валька, — попросил он, — дай мне поспать немножко.

— Хорошо, хорошо, — прошептала она, стаскивая с него футболку, — ты спи и ни о чем не думай…

Но думать надо всегда, а не только когда работаешь у пилорамы или стоишь дневальным по отряду. А то начнешь считать годы, месяцы и дни, представляя, сколь же тебе осталось. А так и свихнуться можно.

Соболева дышала тяжело и часто, шептала что-то, касаясь губами его уха… Затем стала стонать, вонзая ногти в его плечи…

Потом он сидел на диване и ел оливки, доставая их пальцами из банки. Голая Соболева лежала, положив голову на его колени.

— Я же, Лешенька, тебя давно люблю. Со второго класса люблю. Но ты все на Миланочку свою глядел. А я ее так ненавидела — ты бы знал! А она меня лучшей подругой считала.

— Успокойся, — Алексей погладил ее по голове, — не считала она тебя лучшей подругой. У нее вообще подруг не было.

— Это правда. Она себя королевой мнила. И когда начались нападения на девушек, она сказала, и не только мне: «Это на меня идет охота». Я ответила, мол, кому ты нужна. Но напали и на нее, и на меня.

— Про нее я не знал.

— Все девочки из календаря подверглись насилию. Причем не только у нас в Глинске, но и в других городах. Этот гад знал, куда все разбежались. Менты не могли понять, откуда у него такая информация. А потом уж ты подвернулся, потому что кто-то сказал, что красный мотоцикл и черный шлем на голове… А еще нож нашли в этом самом гараже и платье этой соседской девочки. Потом сказали, что ты сознался.

— Я не сознался. Хотя