— Куда надо? — спросил водитель не очень вежливо.

К такому садиться в машину не особо хотелось, но других водителей здесь может и не быть. Лариса открыла дверь, посмотрела на не слишком чистое сиденье…

— Ну, ну! — поторопил ее водитель почтового фургончика. — Побыстрее, а то люди меня ждут… То есть не меня, а свои посылки и бандероли.

Лариса все же осторожно опустилась на сиденье.

И сказала тихо:

— Лукашкин переулок, пожалуйста.

И водитель ее повез.

— У вас много работы? — спросила она почтаря, чтобы быть учтивой.

— До… этой самой, — ответил мужчина.

— А платят хоть хорошо?

Вопрос, вероятно, сбил с толку водителя, потому что он вдруг затормозил.

Остановил машину и сказал:

— Сто рублей.

— Вам платят сто рублей? — искренне поразилась Лариса. — Всего сто рублей? Что это за зарплата такая?

— Это с вас сто рублей, потому что вот он, Лукашкин переулок, — усмехнулся шофер, поражаясь ее женской наивности, и показал рукой: — Вот сторона четная, а вот нечетная. Доставайте скорее сто рублей, и всего хорошего.

В сумочке были только тысячные. Но водитель отсчитал сдачу пятидесятирублевками. Получилось так много, что красивая итальянская сумочка сжалась в ужасе от такого количества мелких купюр.

— Вам какой номер дома нужен? — поинтересовался почтарь.

— Одиннадцатый.

— Так вот он, с правой стороны второй от угла. Вы, случайно, не к Сашке?

— Нет. А кто он такой? И почему вы так думаете, что я именно к нему.

— Сашка — наш баянист из Дома культуры. А вообще он еще тот Казанова — ни одну юбку не пропустит.

То, что ее могли принять за какую-то юбку, на которую может позариться баянист Сашка, немного оскорбило. Даже не немного, а очень. Лариса поднималась по лестнице пешком на четвертый этаж, так как в пятиэтажках лифта не предполагалось. На лестнице пахло борщом и гуталином.

Перед дверью, обитой дерматином, Лариса остановилась, выдохнула, посмотрела на номер квартиры — «14», выдохнула еще раз и нажала кнопку звонка. Все было заранее продумано до мелочей. Он, конечно, удивится, увидев ее, но она знает, что сказать и как войти, даже если он не будет пускать. Даже если он там будет не один, а с какой-нибудь бабой, она все равно войдет. Если будет баба, то еще лучше: женщина женщину всегда поймет. Хотя баба женщину вряд ли. Все это пронеслось в голове. Щелкнула задвижка.

Дверь отворилась, и она увидела перед собой лысоватого мужчину лет пятидесяти. На мужчине была белая майка и красные трусы с белой полосой — совсем как ее пиджачок, только наоборот — пиджак был белый с красной полосой.

Мужчина опустил взгляд на свой живот и объяснил:

— Это не трусы, а шорты, — после чего спросил: — А вы к кому, собственно?

— Мне нужен Полушкин Артем Альбертович.

Мужчина обернулся и посмотрел в глубину квартиры, словно собираясь кого-то позвать, но снова повернулся к нежданной гостье:

— Так нет никого больше: я один здесь. Я вообще даже не представляю, кто вам нужен. Я здесь один обитаю с тех пор, как жена сбежала.

— А Полушкин здесь жил когда-нибудь?

Обладатель трусов в полоску пожал плечами и посмотрел на ее руку.

— Какие у вас часики интересные.

— Да-а, — как можно равнодушнее ответила Лариса и махнула ладошкой, — швейцарские, «Булова», модель называется «Френк Синатра».

— Золотые?

— Как бы да, — ответила Лариса и дернула плечиком.

Мужчина широко улыбнулся и распахнул дверь.

— Ну тогда заходите.

Лариса попятилась, а потом даже отпрыгнула.

— Вы что себе позволяете! Вы даже не знаете, кто я!

— Сейчас и познакомимся, — улыбнулся мужчина еще шире.

— Вы в курсе, кто у меня муж?

— Кто? — заинтересованно посмотрел на Ларису лысый мужик.

— Очень большой человек: таких, как вы, он…

— Погодите, — не дал ей договорить мужчина. — Так, может, вам Сашка нужен? Как же я сразу не допер?

— Не нужны мне ваши Сашки! — почти взвизгнула Лариса. — Я вообще не люблю баянистов, мне вообще-то нравится саксофон. То есть саксофонисты.

Она поспешила вниз, цокая каблучками по ступенькам, хотела уже с разбегу толкнуть от себя дверь, ведущую на улицу, но та распахнулась сама, да так неожиданно, что Лариса едва не вылетела в проем. Упала бы, но ее подхватил одной рукой мужчина и удержал. Во второй руке у него был футляр с баяном.

— Какая вы резкая! — восхитился обладатель баяна.

Лариса растерялась, конечно, что так неожиданно оказалась в чужих объятиях, но тут же пришла в себя. Освободилась от чужой руки, поправила прическу и поняла, кто перед ней.

— Александр? — на всякий случай поинтересовалась она и, увидев, как мужчина кивнул, продолжила: — Вы не знаете человека, который некоторое время назад жил в этом подъезде на четвертом этаже в квартире номер четырнадцать?

— Да тут много кто. Хотя вы, случайно, не Артема Полушкина ищете? Так он года два как съехал. Квартиру продал и махнул за счастьем…

Лариса достала телефон и открыла галерею, нашла фотографию Дениса и показала ее баянисту.

— Этот?

Тот не стал даже вглядываться.

— Нет, конечно. Этот красавчик, как с картинки из модного журнала. А наш Артем был пришибленный какой-то. На него все время беды сваливались. То жену найдет себе, которая еще не развелась с другим. Да еще сказала, что не хочет быть Полушкиной, потому что ее могут принять за Полкружкину. А еще он на своем «москвичке» стареньком в ментовский «уазик» въехал, а еще паспорт потерял, а на его паспорт кто-то кредитов набрал на пять миллионов… Вот он и махнул отсюда подальше.

— А куда? — спросила Лариса непонятно зачем.

— Кто его знает, — пожал плечами баянист, — ведь самое лучшее место на земле — это там, где родной дом, а в нем любимая женщина, самая милая и красивая на свете.

Лариса даже смутилась, как будто эти слова предназначались для нее, но тут же взяла себя в руки и показала на футляр:

— Так вы баянист?

— Числюсь баянистом, потому что ставки саксофониста в Доме культуры нет вовсе. А вообще я закончил музыкальное джазовое училище в Петербурге по классу саксофона. Исполнял и Гершвина, и Эллингтона… Даже Эктора Берлиоза исполнял. Лет десять назад репетировал концерт для сопрано-саксофона с камерным оркестром, сочиненный Авнером Дорманом. Но не срослось по жизненным обстоятельствам, хотя те, кто слышал мое исполнение, говорили, что очень достойно…

— Так вы местный, а учились в Петербурге.

— Да я уже считал себя питерским: там были и квартира, и жена-петербурженка, но пришлось вернуться… Долго рассказывать… Как-нибудь в другой раз… расскажу, если мы встретимся, конечно.

— Разве Берлиоз писал для саксофона? — удивилась Лариса. —