— Не будем, — сразу же соглашаюсь я, устрашенная обрисованной перспективой. — А его одного тут оставим?

— Не тут. — Лара делает «пуф», тщетно пытаясь сдуть с вспотевшего лба прилипший локон, и повторяет: — Иди одевайся, я сказала. У тебя пять минут. Я тоже пока соберусь.

Я не понимаю, почему мы так спешим.

Вообще ничего не понимаю!

Но, как обычно, подчиняюсь.

Ларе виднее. Она же на две головы выше меня.

Когда я возвращаюсь, одетая по-походному и с рюкзачком за плечами, Лара уже готова к выходу. Лысый тоже производит впечатление готового, причем окончательно, поскольку лежит на полу со сложенными на груди руками. Эта компактная форма наводит на мысли. Я вопросительно смотрю на Лару.

— Бери за ноги, — командует она. — Тащи к двери. Я ее открою, закрою и помогу тебе.

Конечная цель наших действий мне неясна, но промежуточные инструкции понятны, и я им послушно следую. Только на лестничной площадке спрашиваю:

— А дальше что?

Мы на четвертом этаже, Лысый тяжелый, а лифта в нашем доме нет, и мусоропровода тоже. Перспектива тащить тело по лестнице меня не прельщает: боюсь, получится шумно, это во-первых. Во-вторых, если Лысый отстучит своей головой, не защищенной даже волосяным покровом, по всем ступенькам (а их от нашей лестничной площадки до входной двери подъезда аж 63, я считала), не факт, что он когда-нибудь очнется.

— Дальше туда, — отвечает Лара и, закусив губу, с разворота вздергивает тело на лестничный марш, ведущий наверх.

— Мы собираемся сбросить его с крыши?! — шокируюсь я.

— С ума сошла? — Лара отпускает одно плечо Лысого, чтобы покрутить пальцем у виска, тело на ступеньках перекашивается и само ползет вниз. — Не придумывай ерунды, лучше помоги.

Я помогаю, мы затаскиваем Лысого на площадку между этажами — нашим и последним, пятым.

— Где его плащик? — Лара заботливо подстилает под тело клеенчатую голубую накидку доставщика. — Простудится еще…

— Не успеет. — Я смотрю на часы. — Через десять минут вечерний выпуск городских новостей, Игнатьевна с пятого этажа покинет свой пост во дворе…

— В том-то и дело! — Лара усаживает Лысого в углу, ставит ему на колени короб и отходит на шаг, оценивая общую картину.

Она могла бы называться «Курьер устал» или «Спи, мой доставщик, усни», но лирическому восприятию сильно мешает торчащая из кармана ветровки рукоятка пистолета. Я наклоняюсь, чтобы затолкать ее поглубже, но Лара хлопает меня по руке:

— Оставь, так и задумано!

Я отвлекаюсь на неожиданный и тревожный звук:

— А что это тут тикает?!

— Пугает, да? — Подруга издает довольный хмык. — Я положила ему за пазуху старый бабушкин будильник.

— А ты сегодня широко используешь наследие предков! — Я тоже хмыкаю, поскольку начинаю понимать Ларин план.

Если он удастся, Лысого без всякого нашего участия эвакуируют специально обученные люди. И, возможно, надолго лишат возможности приходить к мирным гражданам с пистолетом.

— Всё, уходим! — говорит подруга.

Мы быстро, но бесшумно спускаемся на первый этаж и еще немного ниже. Останавливаемся за дверью, ведущей в подвал, и ждем.

Не проходит и пары минут, как дверь подъезда открывается, впуская Аделаиду Игнатьевну с пятого этажа. Еще пять минут, пока бабка сонной мухой ползет вверх, мы прислушиваемся и шепотом переговариваемся. Я беспокоюсь, не хватит ли Игнатьевну кондратий, а Лара уверяет, что она у нас еще о-го-го, сама кого угодно уложит и упокоит.

Как обычно, Лара оказывается права. Вскоре сверху, усиленный подъездным эхом, доносится возбужденный голос Игнатьевны:

— Алло, полиция? На Пушкина, 48, в первом подъезде лежит посторонний мужик, воняет перегаром и тикает, а в кармане у него волына!

— Откуда только слово такое знает? — удивляется Лара. — «Волына»! А я думала, интеллигентная старушка, просто по характеру склочная грымза.

Я тоже заинтересована необычно образной речью Игнатьевны и с удовольствием послушала бы еще, но Лара уже переходит к следующему пункту программы.

— Идем. — Она бестрепетно влечет меня во мрак подземелья. — Не будем выходить из нашего подъезда, вдруг за ним следят.

Спотыкаясь и ушибаясь о разнообразный хлам, который в нарушение правил пожарной безопасности складируют в подвале жильцы нашего дома, мы под землей переходим из нашего первого подъезда в последний, пятый. Там Лара осторожно выглядывает во двор, используя в качестве перископа свою пудреницу с зеркальцем.

Предосторожность оказывается не напрасной.

— У бельевой площадки стоит чужая черная «бэха», рядом курит незнакомый дядька в черной ветровке, — Лара сообщает результаты своих наблюдений.

— Лысый? — зачем-то уточняю я.

— Не знаю, он в бейсболке. — Она смотрит в сомнении. — Думаешь, если у них черные спортивные костюмы — форма, то и лысая голова обязательна?

Вопрос интересный, но не суть важный. Меня больше заботит другое:

— И как мы выйдем, чтобы нас не увидели?

— За мной, моя крошка! — говорит на это Лара и, развернувшись, поднимается по ступенькам на первый этаж.

У шестьдесят второй квартиры нет электрического звонка, но есть ко всему привычная дверь, в которую Лара уверенно бьет кулаком.

— Чё надо? — Дверь приоткрывается, выпуская облако мощного аромата с отчетливыми нотками квашеной капусты, грязных носков и застарелого перегара.

— Киса, открывай! — велит Лара.

Киса — это Лёха Кислов, ее бывший одноклассник. Во взрослой жизни их пути далеко разошлись: Лара — логопед, а Лёха — наладчик станков, но оба весьма уважаемые специалисты. Поскольку Кислов работает не где-нибудь, а на ликеро-водочном заводе, у него есть доступ к разным тамошним полуфабрикатным и некондиционным продуктам. За пойлом, которое Киса с большой претензией называет «коньячный спирт» (и на котором, кстати, настояно мое алоэ), к нему ходит весь дом.

Киса гостеприимен: тем клиентам, которые не имеют возможности спокойно употреблять в местах своего проживания, он наливает у себя и при необходимости позволяет уходить «черным ходом» — через окно в кухне. Оно выходит на другую сторону дома, в густые кусты.

— А со своим ко мне нельзя! — Увидев торчащее из сумки Лары горлышко бутылки «Мартини Асти», Киса пытается протестовать, но подруга продавливает его внутрь и идет прямиком на кухню.

Там сидит мужичок, с виду — типичный затюканный подкаблучник. При нашем появлении он давится содержимым большой фаянсовой кружки — чем-то коричневым, но вряд ли чаем, — и подскакивает.

— Вольно, — бросает ему Лара и отдергивает занавеску.

Окно за ней открыто — у Кисы на первом этаже батареи шпарят еще сильнее, чем у нас на четвертом, а на подоконнике в постоянной боевой готовности обретается веревочная лесенка. Лара уверенно перекидывает ее за борт, бормочет:

— Пардон, месье, — и ставит одну ногу на табуретку, потом вторую — на стол. Разворачивается и спиной