— Давайте, что там у вас!

А у него, совершенно неожиданно, пистолет! И не где-то там, а в руке, направленной на нас!

Вот это сюрприз! Ничего себе подарочек!

— Еще кто-то в доме есть? — спрашивает Лысый, выразительным жестом — пистолет слегка виляет в его руке — загоняя нас с подругой из прихожей в кухню.

Только там горит свет, во всех остальных помещениях Лариной двушки темно и тихо.

— Что происходит? — спрашивает меня подруга, пока мы пятимся с поднятыми руками.

В ее голосе легко угадывается претензия: это же ко мне приехал курьер не с подарком, а с пистолетом.

А вот не надо было назначать местом встречи другую квартиру!

— Не знаю, — честно отвечаю я.

Неправильный курьер хмыкает, сбрасывает с плеч короб и скидывает голубой клеенчатый плащик. Под ним тонкая черная ветровка и такие же брюки.

— Сели, — командует он. — Ты — туда, а ты — сюда.

Лара хмурится: ей отведено место в углу дивана, а мне почетное — за столом. Лысый садится напротив меня, демонстративно кладет перед собой пистолет и предлагает:

— Поговорим по-хорошему.

Я часто киваю: да, да, исключительно по-хорошему, по-плохому не надо. Лара, едва опустившаяся на диванчик, снова подскакивает, как подброшенная пружиной:

— Тогда, может, чаю? Или кофе?

Мужик мотает головой: не надо. Ему и так жарко, даже лысина потеет.

В этом году коммунальщики безобразно затянули с началом отопительного сезона, батареи потеплели только в середине ноября, и наши боевые бабки, одолеваемые чувствительными к холоду артритом и ревматизмом, устроили такой скандал, что дело дошло до мэра. А у того как раз в декабре выборы, ему нельзя терять голоса избирателей, тем более такие громкие, как у наших бабок. Мэр нахлобучил коммунальщиков, и отопление нам включили на максимум, теперь в квартирах африканская жара.

— Или холодненького? Есть айран и газировка. — Лара жаждет проявить гостеприимство. — Тархун! Вкус детства!

Она распахивает холодильник и достает бутылку с зеленым лимонадом. В натопленной, как баня, кухне та моментально запотевает и выглядит очень соблазнительно. Даже я жадно сглатываю. Лысый косится на бутылку, но заговаривает о другом.

— На кого работаешь? — спрашивает он меня.

Не могу ответить так сразу. Я бюджетник, значит, работаю на государство, но это прозвучит слишком пафосно.

— На Мамлюкова? — предполагает Лысый.

Мамлюков — это и есть наш мэр, он местная власть, значит, можно сказать, что работаю на него. Я с благодарностью принимаю подсказку и киваю, но уточняю:

— Не совсем, — и показываю пальцем в потолок.

Мол, мой работодатель повыше сидит.

— Да ну? — щурится Лысый.

— Ну да! — киваю я.

Министерство образования — оно же статуснее, чем городская мэрия, правильно?

Тем временем Лара с бутылкой перемещается к кухонной столешнице и развивает бурную деятельность: достает из шкафчика стаканы, спешно моет их, вытирает, наполняет тархуном, ставит перед нами. Один стакан гостю, второй — мне.

— Мамлюков не заплатит больше, — говорит мне Лысый и берет стакан. Я делаю то же самое.

Стакан с тархуном приятно холодит ладонь, я подношу его к губам и жадно пью — не могу остановиться. Лысый тоже делает большой глоток, вдруг зажмуривается и замирает, как памятник самому себе.

— Эй, что с вами? — пугаюсь я.

— Дедов похмелин, — коротко отвечает Лара и снова кидается к столешнице и обратно.

Похмелин — изобретение ее покойного дедушки, самодельные капли, о составе которых я знаю только одно: он включает нашатырь. Половины чайной ложки похмелина на стакан воды достаточно, чтобы пережить совершенно незабываемые ощущения. В голове будто шаровая молния взрывается — на несколько секунд ты слепнешь, глохнешь и забываешь, как дышать. Зато потом, когда очнешься, ощущаешь себя свежим и полным энергии, как новорожденная сверхновая.

Но Лара не позволяет гостю прочувствовать волшебное действие дедова снадобья в полном объеме. Оказывается, похмелин был только отвлекающим маневром!

Пока оглохший и ослепший Лысый хрипит, пуская слезы и сопли, подруга прямо сквозь ветровку вонзает ему в плечо иглу шприца и ловко удерживает мигом обмякшее тело, не позволяя упасть со стула.

— Что ты ему вколола? — Я пугаюсь еще больше.

— Тамаркину гадость. — Лара разжимает судорожно стиснутые пальцы Лысого, забирает стакан с остатками тархуна на похмелине.

«Вкус детства»! Не дай бог кому-то детство, у которого такой вкус!

— Откуда она у тебя? — Я спрашиваю про Тамаркину гадость.

Это мощный рецептурный препарат, действие которого мы с Ларой вынужденно испытали на себе каких-то три месяца назад[2].

— У Тамарки конфисковала. — Подруга экономит слова, ей не до разговоров, она занята делом. — Как знала, что в хозяйстве пригодится.

Лара сдергивает со стены прихватку, рукой в стеганой варежке берет со стола пистолет, засовывает его в карман ветровки Лысого. Прихваткой же машинально стирает пот с его голой головы, жалуется:

— А вот спиртного в доме нет, беда… У тебя есть что-нибудь?

— «Мартини Асти»…

— Тащи!

— Это же на Новый год!

— Рита! — Лара смотрит на меня сердито. — К тебе явился мужик с пистолетом. Опять! Ты понимаешь, что это значит?

— Нет, — отвечаю я, потому что и правда не понимаю.

В прошлый раз мужик с пистолетом явился ко мне потому, что я с подачи Лары очень неудачно зашла погулять в Даркнет, но с тех пор я туда и носа не совала.

— Это значит, что Новый год для нас может и не наступить, — заключает Лара, опуская все промежуточные рассуждения. — Беги за спиртным!

У меня есть ощущение, что чинный Марлезонский балет вошел в неконтролируемую стадию разнузданной кабацкой пляски, но ноги сами несут меня туда, куда велит Лара.

Через пару минут я возвращаюсь. В голове сумбур, на щеках румянец, в каждой руке — по бутылке. Лара с нескрываемой симпатией смотрит на «Мартини Асти», но тянется к не снабженной этикеткой стеклянной фляжке с желтой жидкостью:

— Это что?

— Алоэ на спирту. — Я отдаю ей фляжку и предупреждаю: — Пить невозможно — жутко горькое, это наше фамильное средство для роста волос…

Не только у ее дедушки были свои авторские рецепты — у моей бабушки тоже.

— Идеально! — Лара свинчивает крышку, капает на палец, пробует, кривится и льет невозможно горькую жижу на голову Лысому. Потом оттягивает ворот ветровки, щедро плещет бедолаге за шиворот и возвращает мне ополовиненную фляжку. — Мерси. Иди одевайся, мы уходим.

— Куда? — Я бросаю тоскливый взгляд за окно. Уже стемнело, посыпал мелкий снег. — И зачем? — Смотрю на Лысого. — Он же теперь сутки проспит.

— Ты соображаешь, что говоришь? — Лара стучит себя кулаком по лбу. — Он одет не по погоде, значит, приехал на машине. Возможно, не