– Да нормально, нормально! – ответил он, снова устраиваясь на диване и откидывая голову на подушку. – Голова еще побаливает, но никаких серьезных травм нет – мозг не задет. Догадываюсь, что ты сейчас скажешь: чего нет, тому не повредишь.

– Я не собиралась это говорить, – обиделась Кит. – И не зли меня, потому что я приехала не для того, чтобы ссориться, как раз наоборот… Я собиралась вести себя культурно!

– Жду с нетерпением, когда начнешь, – с улыбкой ответил Джервас.

Но глаза его оставались грустными, что не укрылось от внимания Кит. Она досадливо подумала, что раньше, до разговора с матерью, не обратила бы внимания на то, какое у него настроение. Обрушилась бы на него за то, что он ей дерзит. А он лишь защищается единственным доступным ему способом! Мама права: он несчастный человек. Хотя… так и должно быть! Кит выругалась про себя: «Черт, черт, черт побери!»

Потом она подумала: «Да ведь и я тоже несчастна, и так мы никуда не придем. Мама и Петра и тут правы».

Вслух она сказала:

– И Петра, и мама считают, что мне следует зарыть топор войны… Только, пожалуйста, не шути. – Она отпила виски с водой.

– Меня это устраивает, – ответил Джервас. – Но бесполезно говорить, что ты меня простила, если ты не простила… потому что ничего не получится, Кит. Ты всегда была честнейшим созданием; ты просто не умеешь врать.

– Я не сказала, что простила тебя. И прежде чем мы будем говорить дальше, я должна кое о чем тебя спросить.

– Валяй! – сказал он, видя, что Кит замолчала и уставилась на свое виски.

– Ты в самом деле думал, что это я подожгла «Ключ»? – Кит вскинула голову и посмотрела на его изумленное лицо. – В «Королевском дубе» ты спросил, знаю ли я, кто это сделал. И потом, когда мы встретились у Петры, ты спросил, не я ли подсунула под твою дверь ту дурацкую записку.

Джервасу хватило приличия смутиться.

– Ну да… И Петра очень обиделась.

– Идиот, это я обиделась! – выпалила Кит, наклоняясь вперед. – Ты в самом деле думал, что это я вырезала буквы из газет, состряпала анонимное письмо и, хуже того, рыскала вокруг твоего дома с коробком спичек? Может, ты думал, что и того беднягу тоже убила я?

– Нет, нет! Конечно, я так не думал. Слушай… – Джервас поставил виски и вытянул вперед обе руки ладонями вверх, словно желая смягчить ее. – Я попросил тебя быть со мной честной, и я тоже буду с тобой честен. Когда Реджи только сказал мне о пожаре – я тогда еще был в Португалии, – на какую-то долю секунды мне показалось, что, может быть, ты таким образом решила мне отомстить. Я никогда не подозревал, что ты кого-то убила. Мне хватило ума не подозревать тебя в том, что ты способна убить даже меня! Но… если на Пьетранджело кто-то набросился раньше, ты могла поджечь дом, не зная, что там лежит человек без сознания. В «Ключ» часто залезали всякие подонки. Может быть, ты его не видела… – Джервас не договорил; он понял, что каждое его слово лишь ухудшает его положение.

– Отлично! – процедила Кит сквозь зубы.

– Но как только я снова увидел тебя в «Королевском дубе»… Помнишь, ты влетела туда и устроила мне разнос за то, что я навестил Петру? В общем, я сразу понял, что ты осталась той же самой Кит, какой была всегда, и пожар устроила не ты.

– И все-таки спросил, не я ли написала ту записку, причем при моей сестре! – грозно заметила она.

– Ну ладно, спросил, хотя, конечно, понимал, что такой поступок не в твоем стиле. Я сказал Кемпбелл, что ты не могла этого сделать.

– Вот как? Значит, ты обсуждал меня с ней? Я что, была у нее главной подозреваемой?

– Нет… Откуда я знаю? Я просто сказал ей, что семью Стейплтон из списка подозреваемых можно вычеркнуть.

– И маму тоже? – Лицо Кит угрожающе потемнело.

Джервас умиротворяюще поднял руки:

– Прошу, успокойся, у тебя такой вид, как будто тебя вот-вот удар хватит. Согласен, с моей стороны глупо было спрашивать тебя о записке при Петре. Как ты не устаешь мне напоминать, я в самом деле часто делаю глупости. Но я не собираюсь подражать Поппи Трентон и извиняться перед каждым, кто согласится меня выслушать, за случайные слова, оброненные при Мьюриел Пикеринг. Мне не следовало задавать тебе этот вопрос, и все же мне почему-то хотелось услышать от тебя самой, что ты не писала записку. Думай что хочешь. Больше извиняться не собираюсь.

Наступило молчание.

– А авария, после которой моя сестра на всю жизнь осталась калекой и передвигается в инвалидной коляске или на костылях? Ее тоже спишешь как еще одно проявление глупости?

– Нет! – воскликнул Джервас. – Кит, не будь идиоткой! Это совсем другое. Нет дня, когда бы я… – Он замолчал.

Спустя какое-то время Кит прошептала:

– Я понимаю. Извини. Не нужно было говорить то, что я сказала.

– Мне нужно было сказать то, тебе не нужно было говорить этого… Мы что, будем продолжать в таком духе до бесконечности? – сухо осведомился Джервас. – Если да, то наша беседа станет ужасно скучной, мы ни до чего не договоримся и тебе придется как-то справляться со всем самой.

– Нет. Но любой другой разговор неизбежно будет означать, что мы оба пытаемся это понять.

– Кит, выкладывай карты на стол! – приказал Джервас. – Говори, чего ты от меня ждешь.

– Отлично. И дело не в том, чтобы понять, что ты чувствуешь, и не в том, прощаю ли я тебя. Моя трудность в том, что я… Джервас, я не могу забыть! – в отчаянии выпалила Кит. – Как я могу забыть, если мы с сестрой видимся через день? И пусть она сама тебя простила! Допустим, скажешь ты, если она пострадавшая сторона и она нашла в своем сердце… тогда я, можно сказать, посторонняя, должна найти прощение и в своем сердце. Но иногда простить легче, чем забыть.

– И я не могу забыть, – признался Джервас. – Ну, и что нам теперь делать?

– Не знаю, – тихо призналась Кит. – Я хочу, чтобы все снова стало как раньше, но ведь вернуться в прошлое нельзя, верно?

– Зато можно двигаться вперед, – не сразу ответил Джервас.

– То же самое без конца твердят мама и Петра. И дело не в том, что я не хочу. Я попробую. Правда, Джервас, попробую.

Но мне очень трудно. Все равно как ползти вверх по обледеневшей