Дети заходили в сушилку группами в полном молчании. Проводили там с минуту и возвращались. И все было настолько торжественно, возвышенно, что детям мог позавидовать любой поклонник высокого искусства. У меня создалось такое впечатление, что осуществлялась некая церемония, таинственный обряд почти с религиозным смыслом. Только что он символизировал? Переход к чему-то? Инициацию? Не знаю… Зато это прекрасно знали и понимали почти все дети из десятого отряда.

Снова потянулась пауза. Вожатый собирался с мыслями.

– А мероприятие в игровой… Странно, но я не относился к нему как к чему-то необычному. Это был рядовой концерт, после которого дети должны были лечь спать и встать утром как ни в чем не бывало. Но в ходе того концерта произошло нечто такое, на что я не рассчитывал. Сначала я сыграл им сонату, как делал это много раз. Я импровизировал. Музыка сочинялась сама, без моего участия. Я играл и не мог остановиться. Я словно забыл себя, забыл, кто я есть на самом деле, где нахожусь и что происходит. Была только музыка, и я был частью этой музыки. А потом….

Не могу сказать, что конкретно происходило со мной. Не потому, что забыл. Я помню все очень хорошо. Только воспоминания сохранились у меня в виде абстрактных образов, геометрических фигур, звуков, цветных пятен. Видимо, музыка так на меня повлияла. Помню только, что я играл и видел себя с детьми со стороны, как будто отделился от своего тела. Что же касается того старика, которого якобы видели остальные, – это все выдумки. Это скорее представления людей о произошедшем, нежели воспоминания о реальном событии. Никакого сообщника не было. Если не считать за такового автора нот.

Итак, я играл… Потом вышел из корпуса, вывел детей за ограду лагеря. Мы прошли через весь лес и очутились на поляне у Орлиной горы. Вам, конечно, не терпится узнать, что же там такое произошло. На это я вам повторю то, что однажды сказал в изоляторе «Белочки»: я просто играл им на флейте. А что произошло потом, мне неведомо. В какой-то момент сгустилась тьма, я как будто отделился от своего тела и потерял сознание. Когда я очнулся, было уже утро. Детей на поляне не было.

Поначалу я был потерян и никак не мог сообразить, что же такое произошло этой ночью. И еще труднее было принять, что к этому причастен я. Только потом пришло понимание. Случившееся на поляне у Орлиной горы было финальной стадией процесса, который начался три года назад. Вполне закономерное событие, которое произошло по воле детей и с их желания.

– А как же бедная Майя? Она умерла. А несчастный Женя? Он вернулся…

– Майе просто не повезло. Испытание оказалось ей не по силам. Она ведь была не из команды моих воспитанников. Как и Женя. Мальчик просто не понял, что происходит, поэтому с ним ничего не случилось. Ведь так? Впрочем, было еще два «левых» ребенка… Что до остальных, то рискну предположить следующее: там, на Орлиной горе, во время концерта дети осознали что-то такое запредельное. Возможно, познали высшее откровение и перешли на другой, качественно новый уровень развития.

Тут он снова помолчал, собираясь с мыслями для последнего «броска».

– Я вовсе не пытаюсь снять с себя ответственность. Именно я виноват в случившемся. Я занимался сочинением странной музыки и играл ее детям. Я догадывался о непредсказуемости результата, но продолжал музицировать. Однако прошу также принять во внимание, что дети не в меньшей степени «виноваты» в случившемся. Они шли со мной по собственному желанию, без принуждения. Я не охмурял их, не занимался промывкой мозгов, как вы выразились. И я уверен, что их сейчас нет с нами просто потому, что они не хотят возвращаться. Это их осознанный выбор.

– Да, но ведь ты довел их до такого состояния музыкой из чертовой книги! – воскликнул Стаев.

Шайгин встрепенулся.

– Что вы прицепились к книге? – произнес вожатый с нескрываемым раздражением. – Поймите же, наконец, господин капитан, что дело не в ней. Книга и флейта – всего лишь инструменты, которые лишь в умелых руках превращаются в искусное орудие, а сами по себе не стоят ничего. Вы так и не поняли, что ключ мудрости не в древних пергаментах и не на страницах ветхих фолиантов. Главное – человек. Он – двигатель всего. Он – вершитель истории. Можете поверить мне в одном: даже если бы не было никакой книги, не было бы ни нот, ни флейты, ни всего остальное, все равно бы произошло что-нибудь этакое. Может быть, не в таких грандиозных масштабах, но произошло бы.

Вожатый помолчал и продолжал шепотом из последних сил, как человек, который очень устал или находится на последнем издыхании.

– У меня были определенные цели. Вы знаете какие. Дети разделяли мои взгляды и стремились вперед, через тернии к звездам. Самосовершенствовались. Развивались. И они были готовы дойти до самого предела. Теперь, через месяц после пропажи, хочу сказать следующее: несмотря ни на что, я доволен результатом. Хотя я до сих пор до конца не понимаю, что именно произошло, но испытываю удовлетворение от содеянного. Я не зря потрудился. Не зря потратил многие часы, дни, месяцы и годы, восстанавливая древнюю сонату, кем бы ни был ее автор. И я не просто выполнил поставленную задачу. Я ее перевыполнил. В сто миллионов раз. Это все равно что запускать ракету на луну, а улететь в другую вселенную.

Стаев встал и подошел к кровати Шайгина. Сердце капитана билось тяжело, в глазах темнело, но он держался.

– Так куда же ушли дети? В светлое будущее? В мир добра и справедливости? В рай на земле? Что это за Большой поход такой?

Изо рта Шайгина вылетел бессильный выдох. Он уже сказал все, что мог, все, что хотел, все, что знал, и теперь смотрел на капитана с печалью во взгляде. Смотрел он недолго, а через минуту закрыл глаза и как будто тотчас же заснул. Стаев сел на другую кровать. Образы роились в голове. Появлялись то жуки-златки на коре сосны, то валун, облепленный разноцветными бляшками лишайника, журчащий ручеек рядом и – чернота, чернота, чернота, чернота… И ему снова пришла мысль, что тогда, на Орлиной горе, он пропустил что-то очень важное, лежавшее на поверхности, но ускользнувшее