При моем появлении Марлоу с отцом замолчали. Повисла гнетущая пауза, все вокруг замерло.

Затем папа встал с кресла и улыбнулся, как будто мы приехали сюда провести отпуск – череду ничем не примечательных, приятных дней с купанием в озере, поджаренными на костре зефирками и всем, чем занималась бы любая другая счастливая семья. Не наша.

– Вижу, ты проснулась. Хорошо поспала?

Я кивнула.

Отец вел себя так, словно в его показной жизнерадостности не было ничего необычного.

– Знаете, чего мы не делали целую вечность? – спросил он, потирая ладони. – Не ловили рыбу с причала. Как насчет вечерней рыбалки? Составите мне компанию?

Наши взгляды встретились, точно притянутые друг к другу магнитом, и мы спустились к причалу вслед за отцом, на время объединившись против его раздражающего оптимизма. Нас будто лишили свободы действий, мы на автомате подчинялись его командам.

Он достал из сарая удочки, сунул за пояс рыбацкий нож в ножнах из коричневой кожи.

Мы уселись бок о бок на причале. Деревянные планки – потрепанные жизнью, как и мы, – были на удивление удобными. Я почувствовала на себе взгляд Марлоу и покачала головой:

– Нет. Не начинай. Не сейчас.

Закинув удочку, я демонстративно уставилась на зеркальную поверхность озера. В уходящем свете гребни мелкой зыби, окрашенные в темно-синие и розовые оттенки, отливали металлическим блеском.

Марлоу понимающе кивнула.

Мы не могли разговаривать. Только не здесь.

Папа вытащил из воды судака. Рыбина дважды подпрыгнула на досках, прежде чем он снял ее с крючка, а затем выпотрошил прямо на месте. Нож с треском вспарывал плоть. По отцовским рукам текла розоватая жидкость. Он поймал второго судака и проделал с ним то же самое.

Когда мы вернулись к дому, уже стемнело. Отец развел костер и приготовил решетку для рыбы. Жар пламени обжигал щеки, опалял крошечные волоски на коже. Я потерла лицо и внезапно ощутила прилив голода.

Белое мясо расслаивалось во рту. Я жадно глотала его, запивая вином. После второго бокала я откинулась на спинку кресла и заметила, что папа наблюдает за мной поверх огня. Вокруг его лица плясали искры. В отсветах пламени он походил на шамана, творящего над нами чары.

Марлоу сидела умиротворенная. Она не пила и почти ничего не ела. Я завидовала ее свободе. Ее способности возвращаться снова и снова, еще более сильной. Чище и прекраснее, чем когда-либо. Она была неудержима. Существо, которое невозможно укротить.

Я же, напротив, была сломлена во всех отношениях. Проиграла в схватке со смертью еще до того, как умерла. Женщина, которая потеряла все, что имело для нее ценность.

– Только посмотри на себя, – пробормотала я. Бокал едва не выскользнул у меня из руки.

– Что?

– Я говорю, посмотри на себя.

Она обратила на меня уставший взгляд.

– Айла, ты многого не знаешь.

– Я знаю достаточно. – Я вылила в себя остатки вина.

– Нет… ты не понимаешь. Мне нужно кое-что тебе сказать… – Марлоу перевела взгляд на папу. Тот встал.

– Мне все равно. Что бы ты ни сказала, это ничего не изменит.

– Ох, Айла…

Она казалась еще безмятежнее. Как будто принимала от меня комплимент, купалась в нем. Горячая волна обожгла мне лицо. Все, за что я ее ненавидела, все, в чем ее обвиняла, вспыхнуло с новой силой. Мне захотелось испепелить ее на месте.

– «Ох, Айла…» – передразнила я. – Бедная-несчастная Айла, которая потеряла все. Ты хоть представляешь, каково это? Просыпаться каждое утро, превозмогая боль? А когда у меня наконец появляются силы встать и выйти на улицу… первое, о чем все думают, – не твоя ли я сестра.

– Нет. Не представляю.

Ее глаза наполнились грустью. Или любопытством?

Сомнения разожгли мою ярость с новой силой.

– Хватит! – Я почувствовала на плече папину руку и стряхнула ее. – Хватит! Прекрати!

Марлоу покачала головой:

– Думаешь, Мони этого хотела бы? Или Сойер?

Из моего горла вырвался рык.

– Не произноси их имен! Не произноси его имени!

Раздался звук бьющегося стекла. Я посмотрела вниз, на свою пустую дрожащую руку. К горлу подступили рыдания. Развернувшись, я ушла в дом. Спотыкаясь, поднялась по лестнице, кое-как добрела до своей комнаты и повалилась на пол, всхлипывая, судорожно сжимая и разжимая кулаки. Наконец, опустошенная, я уснула.

Когда я очнулась, в доме было темно. В костре шипели догорающие угли.

Я спустилась по каменным ступенькам и обхватила себя за плечи. Ночью на озере было холодно, от него веяло безысходностью. Я уже повернулась, чтобы уйти в дом, когда услышала крик.

Не успев набрать силу, крик оборвался – ножницы перерезали нить.

В конце причала кто-то стоял.

Я неуверенно двинулась вперед, мягко ступая босыми ногами по истертым доскам. Фигура в конце пирса наклонилась. Я пошла быстрее, затем побежала.

Мои руки метнулись вперед. Будто знали еще прежде, чем я его увидела. Знали, что он с ней делает.

Он встал на одно колено, словно в молитве, а затем распластался поперек причала, как на железнодорожных путях. Его тело сотрясалось в пылу борьбы.

Волны игриво плескали о причал, пока ее руки молотили по поверхности воды, отыскивая путь наверх.

Глава 54

День интервью

Я набираю номер телефона и жду.

– Алло?

В голосе раздражение. Номер ей неизвестен. Вероятно, она готовит ужин и недовольна тем, что ее прервали.

– Алло? – повторяет она.

– Мама, – говорю я. От этого слова веет холодом. Мама.

Она молчит.

– Не вешай трубку.

Тяжелое дыхание сменяется прерывистыми вздохами.

– Я знала… – шепчет она.

– Что?

– Я всегда знала, что ты жива. Мать всегда знает.

Мать… всегда знает.

Голос звучит сдавленно. Похоже, она плачет.

– Я не могу долго говорить.

Она несколько раз шмыгает в трубку.

– Где ты?

– Далеко, – отвечаю я, оглядывая квартиру. – Со мной все в порядке.

– Но почему…

– Я должна тебя кое о чем спросить.

– Спросить? Я не понимаю… – Она переходит на лихорадочный шепот. – Тебе нужна помощь. Тебе нужно…

– Пожалуйста, – обрываю я. – Просто ответь на мой вопрос.

Она пытается взять себя в руки.

– Хорошо. Я слушаю.

Я закрываю глаза. Как будто мне невыносимо видеть ее реакцию, хотя мы далеко друг от друга.

– Ты всегда знала?

Вопрос обжигает губы.

– Что? Я не совсем…

– Просто ответь. Ты всегда знала?

Молчание.

– Мам?

– Знала о чем? – В голосе испуг. Обреченность.

– О матери Марлоу.

– Господи, – выдыхает она.

– О моей…

Я замолкаю. Не могу это произнести. Жду, что