Задал работенки. Две соседки-понятые, хозяйка, участковый мели, скребли и сгребали. Пылища стояла, как после стада. Леденцов поглядывал на меня косо, поскольку я умолчал о своей идее. А что говорить, если сам не уверен?

— Все, — сообщила Кира Ивановна, устраивая последнее растение.

Печальная картина: поникшие цветы, словно только что вытащенные из петли.

Майор бросил недовольно:

— Ну и что?

— Боря, объем какой земли больше: плотной или взрыхленной?

— Разумеется, взрыхленной.

— Глянь на внутренние ободки от земли мокрой и уровня земли теперь. Ее ведь должно стать больше. А почти во всех горшках почвы убыло.

— Украли? — предположил участковый.

— Думаешь… — начал майор с сомнением.

— Да, Боря, из земли взяли то, ради чего убили старика.

— Версия, — невнятно обронил Леденцов.

— Разумеется, — подтвердил я и принялся за протокол.

Пригодится он или нет, я не знал, но все зафиксировал; количество цветочных горшков, их высоту, уровень земли в каждом, предыдущий уровень, название растений… И все время наблюдал за хозяйкой: мне казалось, что с того момента, как прозвучало мое предположение о причине оседания земли, в ее лице тоже что-то осело. Слегка одутловатое, оно строго вытянулось. Впрочем, ей только что звонили насчет похорон.

— Кира Ивановна, пройдемте на кухню.

Поговорить в тишине. Там и стол нашелся, где можно развернуть бланк протокола допроса. Сорок лет, не замужем, образование среднее, работает «за компьютером сижу»… Взгляд серых глаз безразличен ко мне, к моим вопросам и вообще ко всему: каким ему быть, если отец лежит в морге?

— Кира Ивановна, мы встретимся после похорон. Пока мне хотелось лишь уточнить два вопроса. Вы сказали, что у отца не было ни друзей, ни родственников… Но ведь так не бывает.

— Учтите его возраст: все умерли.

— Кто же мог войти в квартиру и разорить цветы? — Пока я избегал упоминать про укол.

— Честное слово, не имею даже намека.

Серые глаза требовали веры, и я им подчинился. По крайней мере, не было повода для недоверия.

— Кира Ивановна, таинственный пришелец в горшках что-то искал. Что?

— Не знаю.

Серые глаза притупились и уже веры не требовали. Я поставил вопрос иначе:

— Было у вашего отца то, что он мог спрятать в землю?

Серые глаза сдались — они увели взгляд в сторону. Я ждал. Взгляд вернулся. Чубахина вздохнула:

— Папа всю жизнь хранил две раковины «Слава морей». У коллекционеров мира их всего штук пятьдесят-шестьдесят.

— Очень редкие?

— Найдены на рифе у Филиппин, но рифа уже нет, исчез во время землетрясения.

— Неужели настолько дорогие? — Не мог я понять того, что ради двух раковин могли проникнуть в квартиру и убить человека.

— На аукционе одна «Слава морей» была продана за две с половиной тысячи долларов…

Тогда могли: убивали за сотню долларов, а тут выходило пять тысяч. Но Чубахина интонационной точки не поставила, как бы намереваясь разговор продолжить. Я ждал.

— Отец занимался и нумизматикой. В металлических коробочках хранил старинные деньги, немного…

— Что за деньги?

— Несколько золотых четвертных 1876 года, на зарубежных аукционах за них дают по семнадцать тысяч долларов. Были банкноты времен гражданской войны, которые печатали в Туркестане на шелке, сейчас стоят по полторы тысячи долларов. Что-то еще…

— Этих коробочек, конечно, нет?

— Вчера после вашего ухода квартиру обыскала…

— Кира Ивановна, попрошу вас постараться вспомнить все, что хранил отец, и записать. Мы еще с вами встретимся.

Я-то всю ночь просидел над книгами о растениях. Вудистское снадобье конкомбр-зомби… В квартире проросли черные бобы… Корень плакун-травы…

Тамара вышла из поликлиники утром после ночного дежурства.

Отпуска как не бывало. И первый день, вернее, ночь работы показалась бесконечной. Солнечное утро приятнее трамвайной тискотни, и она пошла до дому своим ходом.

Автомобиль примкнул к поребрику так плотно, словно прижался к ее боку. Тамара отпрянула. Мотор заглох, дверца распахнулась, и улыбчивый Александр пригласил:

— Прошу!

— Твоя?

— Приятель одолжил «москвичок».

Тамара села почти с блаженством. Машина качнулась медленно и мягко — после дежурства уснешь беспробудно. Впрочем, ехать до ее дома четыре квартала. Если только подремать… Но Саша крутанул руль, загнал машину в проулок и заглушил двигатель.

— Что? — непонимающе спросила Тамара.

— Поговорить надо…

— О чем?

— О Мазине.

Тревоги Тамаре добавилось. Она смотрела на его профиль зорко, пробуя что-то понять. Говорят, что есть ревнивцы вроде маньяков — сперва ревнуют, потом убивают.

— Саша, ну к чему вспоминать?

— Поступила шифровка: Мазина подозревают в контрабанде. Помоги мне, выдай о нем информацию.

— Какую?

— Какой был человек…

— Мужик как мужик.

— Томка, все мужики разные: у одного длинный, у другого короткий.

— Что длинный?

— Нос длинный, нос! — начал он злиться. — Меня интересуют его характер, привычки, всякие прибамбасы…

Тамара задумалась, не согнав с лица легкого удивления. В лаборатории она привыкла отвечать за состояние химпосуды, муфельных печей и спиртовок; в поликлинике за градусники, бинты и таблетки. Сейчас требовались факты, выражаемые не цифрами. Александр подсказал:

— Почему Мазин уволился?

— Не знаю.

— Друзья у него были?

— Знакомые по работе.

— Куда вы с ним ходили?

— В кафе, кино…

— Чем он интересовался?

— Футболом, пивом…

— Пил?

— Коньячок любил, «Хазар»…

— А как он относился к твоему Максиму Борисовичу?

— Звал его «сексуальным пораженцем».

Образовалась пауза. Казалось, салон наполнился липким раздражением, текущим от Александра. Тамара виновато заглядывала ему в лицо, силясь понять, что от нее еще требуется. Саша объяснил:

— Трахаться умеют, а чтобы узнать жизнь человека…

— Кроссворды разгадывал…

— Так…

— В лабораторию часто заходил насчет спиртяшки. Смерти боялся…

— Вот это интересно. Почему боялся?

— В землю не хотел и быть сожженным не хотел.

— А как же?

— Говорил, что завещает себя заспиртовать.

— Прикалывался.

Тамара видела, что говорит не то, и Саше нужна другая информация. Но какая и зачем? Не говорить же, что Мазин не умел целоваться; что страдал гастритом, отчего и пил спирт; что его сестрица гоняла всех посторонних женщин; что был Мазин жадноват… Александр нетерпеливо глянул на часы.

— Уволился — и куда пошел?

— В дворники.

— Инженер в дворники? Хотя бы намекнул, почему?

— Говорил, что любит тишину подвалов.

Тамара напряглась памятью, но что приходило в голову, никак не шло к разговору. Мазин любил бормотать… После выпитого спирта… Всякую ерунду… Может, это пригодится?

— Мазан часто повторял, что надо бежать.

— Куда?

— Не знаю. Видимо, за рубеж.

— Почему же?

— Говорил, что в семнадцатом году пришел хам, а теперь пришел хам, хамее того хама.

— Это Мазин зря шизанул.

— А он доказывал: после семнадцатого хам был неграмотен, а теперешний — с высшим образованием.

— Значит, хотел бежать…

Александр задумался. Она не видела его запавших глаз