Один из мужчин постарше прервал его размышления; перегнувшись через стол, он попросил:

– Может, споешь нам что-нибудь? Твой черед.

Минуту поколебавшись, Дзюн своим пронзительным голосом запел «Катюшу». Оказалось, почти все эту песню знают, пусть и на свой манер, и вскоре все стали ему подпевать, хлопая в ладоши и стуча по столу. Дзюн ускорил темп, песня зазвучала быстрее, Кунио проснулся и начал подвывать, и песню заглушил общий хохот.

* * *

На следующий день Дзюн сказал бабушке Ко, что вечером собирается уходить. Он помогал ей лущить горох, сидя на кухне в чужой поношенной юкате – его единственная рубашка, которую хозяйка постирала, сушилась возле плиты.

– Тебе есть куда пойти? С тобой и с ребенком все будет хорошо? – спросила она, и Дзюн понял: уговаривать его остаться она не будет. Да, она человек гостеприимный, но у нее и Харуко полегчает на душе, когда незваные гости исчезнут. Ведь у ее семейства своих забот хватает.

– Все у нас будет хорошо, – заверил ее Дзюн. – Неподалеку от Симбаси живет моя тетка. На первое время поможет.

– А что твоя жена? – спросила бабушка Ко. – Есть надежда, что она вернется?

– Сомневаюсь, – сказал Дзюн. – Нет. Вряд ли она вернется.

– Глупая женщина, да? – усмехнулась бабушка Ко. – Не переживай. Ты же красивый малый, найдешь кого-нибудь получше.

Она хотела дать ему корзинку для ребенка, но он сказал, что ему удобнее с синей холщовой сумкой. Размер подходящий, можно застегнуть на молнию, оставив малышу небольшую щель для воздуха, если пойдет дождь. К тому же сумка не так заметна, хотя об этом он не сказал. Кто знает, как все сложится, когда он доберется до места.

Начало темнеть, он переоделся в свою почти высохшую рубашку и студенческую форму, оплатил жилье и простился с бабушкой Ко и Харуко.

– Не знаю, как вас благодарить, – сказал он. – Что бы я без вас делал?

Пришла пора прощаться, и ему вдруг расхотелось уходить, но менять что-то было уже поздно. В глазах Харуко мелькнули слезы, когда она нежно поцеловала Кунио в лоб.

– Как устроишься, приходи нас навестить, и малыша возьми, – сказала бабушка Ко.

– Обязательно, – обещал Дзюн, хотя был почти уверен: больше они не увидятся.

Он поклонился, махнул на прощание рукой и, перекинув сумку через руку, пошел в сторону города.

Глава 21

– Он твой? – спросила Элли, когда Фергюс сидел за столом и завтракал ломтиком арбуза. Она не спала всю ночь, собираясь с духом, чтобы задать этот вопрос. Задавать его не хотелось. Уж больно нелепый, кто знает, какая будет реакция. Но если не спросить, этот вопрос так и будет висеть тяжелой ношей.

– Ты про что? – ломтик арбуза застыл в руке Фергюса, не добравшись до пропитанного соком рта.

– Про ребенка, – сказала Элли. – Ребенка Виды. Его отец, случайно, не ты?

– Нет! – Слово вылетело из него пулей, лицо Фергюса залилось густой краской. – Что у тебя в голове, Элли? Как ты вообще можешь такое спрашивать? Наверняка это ребенок Теда. Чей же еще?

Но в его вспышке гнева прозвучала какая-то нервная нотка, и она услышала, как дрогнул его голос. Она ждала, и он отвернулся.

После долгого молчания он тихо сказал:

– Это было один раз, Элли. Клянусь. Только один раз.

– Когда? – Она тоже говорила тихо и нарочито спокойно.

После паузы он сказал:

– Кажется, в апреле. Так что я не мог… Видимо, она уже была… Господи, Элли, прости меня. Что-то на меня накатило. Сам не знаю, почему я это себе позволил. Ты знаешь, я никогда никого не любил, кроме тебя. И никогда не буду. Это было просто… не знаю… Что-то в ней такое…

Он встал, вытер арбузный сок о рубашку и подошел к ней, желая обнять, но она подняла руку.

– Не надо, Фергюс, – сказала она. – Не сейчас. Просто дай мне время. Мне надо подумать. Нам надо подумать. Мы должны поговорить с Тедом. Ведь кто-то знает, что случилось с этим бедным ребенком.

Она вдруг подумала о Доме Элизабет Сондерс, об историях, которые услышала во время своего первого визита: в конце туннеля, соединявшего их сады с внешним миром, сотрудники дома не раз находили маленькие свертки – младенцы, брошенные отчаявшимися матерями. Могла ли Вида сделать что-то подобное? Конечно нет. Чтобы Вида отдала своего ребенка, тем более в христианское благотворительное заведение? Нет, исключено.

В любом случае обсуждать это с Фергюсом она сейчас не хотела. Сейчас она вообще не хотела с ним разговаривать. Надо побыть одной, подумать, разобраться в безнадежном клубке чувств, грозившем целиком опутать ее…

– Пожалуйста, Элли, – говорил Фергюс. – Пожалуйста, прости меня. Я люблю тебя. И сделаю все, чтобы загладить вину.

Она отвернулась и начала убирать со стола.

– Оставь, Фергюс. Говорить об этом сейчас я не хочу. Уходи. Иди на работу.

Это прозвучало холодно и фальшиво, даже для нее самой, как в каком-нибудь жутком голливудском фильме.

Он замешкался, словно хотел сказать что-то еще, но в конце концов просто подхватил свой рюкзак и надел туфли.

– Я люблю тебя, Элли, – повторил он и вышел из дому.

Только когда он ушел, она поняла, почему сжались мышцы ее горла и перехватило дыхание. Не гнев, не ревность, не чувство измены – это было что-то другое. Это была печаль… разочарование. На миг ей отчаянно захотелось, чтобы отцом ребенка оказался Фергюс. Это дало бы ей надежду.

* * *

Телефон, наконец, зазвонил около четырех часов дня.

Подняв трубку, она услышала треск, и незнакомый голос оператора спросил:

– Я говорю с миссис Фергюс Раскин? – На ее положительный ответ она услышала: – Вам звонят из Соединенных Штатов. Говорите, абонент.

Первое, что спросил Тед:

– Элли, что случилось с ребенком?

– Ты знал о ребенке? – спросила Элли и тут же поняла, как нелепо прозвучали ее слова.

– Конечно, знал. Поэтому и не хотел уезжать. Хотел быть с Видой и нашим ребенком, но она сказала, что справится сама. Что готова сама воспитывать ребенка. Что произошло? – Его голос дрогнул. Ей пришлось напрячь слух, чтобы уловить его слова. – Мне сообщил знакомый из Госдепартамента. Рассказал о Виде, но ничего не смог сказать о ребенке. Ребенок тоже умер?

– Мы не знаем, что произошло, Тед, – сказала Элли. – Тело Виды нашел Фергюс, но ребенка не было. В полиции сказали, что она родила примерно за неделю до смерти. Она могла кому-то отдать ребенка