– Третьего июня, – сказала она, не читая вслух то, что было написано дальше. «Обедала с Видой в Канде. Странная женщина».

– И как вам тогда показалась мисс Токо? Не выглядела, скажем так… нездоровой?

Элли уставилась на них.

– Не совсем понимаю, что вы имеете в виду, – сказала она. – Насколько я помню, с ней все было нормально. Трудно сказать. Поймите, я ее почти не знала. До этого мы встречались лишь однажды, мельком, на вечеринке в прошлом году. Мне показалось, что с ней все хорошо. Веселая такая. Даже счастливая.

Куда они клонят? Вряд ли думают, что Вида умерла естественной смертью или покончила с собой.

– О чем именно вы говорили во время этой встречи? – спросил тот, что постарше.

Элли на мгновение смолкла – деликатную тему фотографий затрагивать не надо. Тщательно подбирая слова, она сказала:

– Мы говорили о ее псевдониме. По ее словам, псевдоним предложил ее друг. Что-то она рассказала о своей жизни в Китае, на самом деле, совсем немного. Больше мы говорили о положении в мире. Вида, то есть мисс Токо, сказала, что боится атомной войны. Мне показалось, что это сильно ее беспокоит. Она сказала, что видела слишком много войн на своем веку.

– Может, ее беспокоило что-то конкретно?

– Я этого не заметила, – ответила Элли. Она вдруг вспомнила, как Вида возила по тарелке несъеденный рисовый омлет.

Полицейский постарше внимательно оглядел свои ноги в чулках и продолжил:

– Дело в том, что мы получили предварительное медицинское заключение о состоянии тела мисс Токо.

Элли похолодела. Только не это, не надо, молча взмолилась она. Только не говорите мне, что ее изнасиловали.

Но полицейский сказал:

– Медицинское заключение показало: незадолго до смерти мисс Токо родила ребенка. Примерно за неделю до этого. И нам интересно, знаете ли об этом факте вы или ваш муж.

Элли уставилась на него в немом изумлении, и он добавил:

– Мы думали, вы знаете что-то, что может нам помочь. Нам нужно выяснить, где сейчас ребенок. Знаете кого-нибудь, кому можно доверить уход за младенцем?

– Нет-нет. Я понятия не имела…

Полицейский достал карточку с адресом и номером телефона полицейского участка, нацарапал внизу свое имя – старший констебль Мита – и протянул ей.

– Если что-то вспомните, пожалуйста, позвоните по этому номеру, – сказал он, поднимаясь.

Уже около двери он обернулся и добавил, словно спохватившись:

– Нам, конечно, надо выяснить, кто отец ребенка.

Глава 20

Молодая женщина сидела на деревянном стуле в неопрятной кухне гостевого дома «Сайсю» и кормила грудью младенца. На плечо она накинула полотенце, его складки частично скрывали ее полуобнаженную грудь и пушистую головку ребенка.

Хаос на кухне, как быстро понял Дзюн, царил только с виду. На самом деле все было таинственным образом упорядочено. Полки заставлены банками, бутылочками с маслом, соевым соусом, пастой чили и другой неизвестной ему всячиной, на деревянном столе были разбросаны луковая кожура и частично нарезанный лук-шалот. На плите, казалось, постоянно кипели два массивных почерневших котла, а во всех уголках под столами и стульями лежали мешки с рисом и мукой. Но когда приходило время готовить завтрак или ужин для непонятно скольких людей, набившихся в комнаты гостевого дома, хозяйка, миссис Коно, и ее немногословная помощница всегда точно знали, где найти все необходимое, и за считаные минуты готовили удивительно вкусные блюда: куриную похлебку с маринованными огурцами или оладьи с зеленым луком.

Молодая женщина, кормившая грудью младенца, представилась Дзюну как Харуко, хотя он заметил, что госпожа Коно называла ее Чхонджа. Саму хозяйку дома все звали просто «бабушка Ко». Харуко, видимо, была внучкой сестры бабушки K°. Муж Харуко, как понял Дзюн, год назад вернулся в Корею, и с тех пор о нем ничего не было слышно, а сама Харуко недавно потеряла ребенка из-за скарлатины, поэтому у нее было грудное молоко. На щеке – большое родимое пятно, поначалу она показалась Дзюну застенчивой и даже угрюмой, но потом он с удивлением заметил, как нежно она пестовала малыша, гладила его по головке и мягко уговаривала взять грудь.

– Как зовут твоего малыша? – спросила бабушка Ко, когда впервые обнаружила младенца, лежавшего в синей сумке, и Дзюн наугад вспомнил имя своего одноклассника.

– Кунио, – сказал он. – Его зовут Кунио.

Так ребенок стал Кунио.

Когда бабушка Ко увидела ребенка, ее поведение резко изменилось. Суровую враждебность сменила материнская теплота. Она достала ребенка из сумки, вынесла его на задний двор, на скамейку у бака с водой, сняла с него грязную сорочку и подгузник. Потом попросила Дзюна вместе с ней порыться в шкафу в поисках чистого полотенца, которое сойдет за подгузник, а свою помощницу отправила за Харуко. Все это время она не переставала говорить, в основном обращаясь к малышу, но иногда и к Дзюну.

– Бедное дитятко, ты же умираешь с голоду! Что это за мать, ушла и оставила такую кроху? Когда он родился? Две-три недели назад, не больше. Как мать могла его вот так взять и бросить? Вы поругались или еще что? Ладно, теперь тебе уже лучше, верно? Вот так, малыш. Найдем кого-нибудь, кто принесет тебе что-то вкусненькое. Погоди, увидишь. Сейчас она придет.

Дзюн был совершенно ошарашен. Что он знал о младенцах? Смутно помнились времена, когда родилась его сестра Киё. Яркое пятно в памяти – его ревность по отношению к таинственной, извивающейся розовой сопернице, всецело поглотившей внимание его матери. Он боялся, вдруг бабушка Ко начнет задавать уточняющие вопросы насчет его якобы жены и рождения ребенка, но она, хоть и много спрашивала, времени ответить ему почти не давала. Она забыла, что грозилась выставить его в восемь утра. Похоже, он может здесь оставаться сколько угодно.

– Совсем крошка, – сказала кормилица Харуко, поднимая глаза от младенца, и застенчиво улыбнулась Дзюну, – такие чудесные серые глаза. Твоя жена иностранка?

– Наполовину русская, – ответил Дзюн.

– Должно быть, красавица.

Дзюн подумал о Лисе, когда видел ее живой в последний раз: она стоит далеко от края аэродрома и обнимает своего американского возлюбленного.

– Да, она была очень красивая.

Он тут же понял, что сказал о ней в прошедшем времени, но Харуко, кажется, этого не заметила.

Хотелось запомнить Лису улыбающейся, сияющей, полной жизни, как в ресторане «Сирокии», когда она наклонилась через столик, или в кафе при встрече с Крольчихой, а не мертвой, распростертой на полу спальни с распахнутыми налитыми кровью глазами. Он услышал отчаянный вопль и увидел тело Лисы почти одновременно,