Оливо продолжает спускаться и слышит, как снизу доносится нарастающий шум воды.

Когда лестница заканчивается, он оказывается в кирпичной галерее шириной не более трех метров, по обе стороны которой расположены сообщающиеся проходы. Вода движется с севера, медленно затекает в туннель и через двадцать метров вливается в широкую емкость-заводь размером примерно со школьный класс. Там плавает сумка с привязанной дощечкой – точно так, как ее и оставил Флавио.

Оливо поспешно направляется к ней. До нее остается десять метров, восемь, пять.

Он уже почти у цели, когда замечает, что сумка начала как-то странно двигаться.

У края заводи Оливо опускается на колени, чтобы схватить ее, но тут веревка, на которой держится сумка, отвязывается, и она уплывает, словно по своей воле, к одному из трех выходов – к тому, что слева.

Тут ее бегство тормозит удар о стену, она погружается в воду и исчезает.

Последнее, что видит Оливо, – это кончик черного блестящего плавника, на секунду мелькнувшего на поверхности. Шлепнув по воде с небольшим всплеском, он исчезает следом за сумкой.

30

Соня сидит за рабочим столом и вертит в руках веревку, которой сумка с деньгами была связана с дощечкой. Каждый раз, касаясь отрезанного конца, морщится. Часы у нее на запястье показывают сорок шесть минут первого.

– Значит, когда ты добрался до заводи, сумки там уже не было? – спрашивает в шестой раз. – Ты нашел только эту оторванную веревку, которая плавала.

– Угу.

– И не увидел, в какой из трех каналов утек тот козлина с деньгами.

– Нет, но ведь был маячок.

– Конечно был маячок! Жаль только, что, когда сумка ушла под воду, маячок пропал на несколько секунд, и, когда снова появился, нам понадобилось полчаса, чтобы отыскать, где его бросили в этом говенном подземелье. Отгадай с трех раз, что мы нашли, как только добрались до него?

– Пустую сумку? – произносит Оливо.

Соня смотрит на Флавио, который сидит рядом с Оливо. На лице коллеги читается бесконечная усталость, и он пытается скрыть озлобленность, каждый раз покашливая, вместо того чтобы крепко выражаться, хотя на языке у него так и крутятся матерные слова. У Сони Спирлари, однако, уже больше ничего не крутится на языке. За последний час она уже выложила весь свой запас нецензурной брани.

– Одну вещь не могу понять, – снова и снова повторяет она. – Каким образом за две минуты до одиннадцати ты вдруг почувствовал прямо-таки потребность побежать и проверить сумку?

– Без двух минут одиннадцать.

– Что?

– Без двух минут одиннадцать я почувствовал потребность… Как бы то ни было, это и правда было так. Я и сам никак не могу объяснить, почему решил проверить.

– Конечно, конечно… Но только теперь нам придется объяснять судье, каким образом мы потеряли миллион двести тысяч евро, не вернув ребят домой и не поймав похитителя. Посоветуй-ка нам, что ответить на это!

Оливо почесывает тыльную сторону ладони. Ему по-прежнему очень хочется чупа-чупс, но все такие злые и подозрительные, что, кажется, было бы слишком непочтительно с его стороны…

– Можете сказать, мол, не предвидели, что похититель окажется там с кислородным баллоном и маской. И что вы не могли преследовать его без соответствующего снаряжения. Ведь это правда…

– Знаешь, ты прав! Так вот, правду за правду, и потому скажем, что ты был с нами в фургоне и что ты, чокнутый, кинулся без позволения туда, где была привязана сумка, спровоцировав таким образом утрату денег и бегство «нашего друга».

Оливо, видя, как обстоят дела, достает свой чупа-чупс, снимает обертку и кладет конфету в рот.

– Это значит, что завтра я возвращаюсь в приют? – спрашивает Оливо.

– Если только больше не можешь рассказать нам что-либо полезное. Может, ты и видел что-то или догадался, но предпочитаешь держать это при себе. Мы уже прекрасно знаем, как ты устроен.

– Угу.

– Угу – значит есть что рассказать или нет?

– Угу – нет.

Соня кладет на стол веревку – вероятно, чтобы удержаться от желания ею придушить его.

– Тогда, дорогой Оливо Деперо, я сказала бы, что наше сотрудничество на этом закончилось. Флавио позаботится о том, чтобы проводить тебя. Я, как ты догадываешься, должна доложить судье и родственникам похищенных о моем втором косяке за эти два дня.

Десять минут спустя Оливо и Флавио едут в «гольфе» к дому Сони Спирлари.

Флавио молчит, Оливо занят чупа-чупсом. В течение десяти минут сцена не меняется, пока машину не останавливает красный светофор, вынуждая ожидать зеленого.

– Ты знаешь, Оливо, что я всегда был на твоей стороне, но в этот раз должен признать, что Соня права, – произносит Флавио скорбным голосом. – Дело не только в деньгах… Возможно, ты не в полной мере осознаешь, что на кону жизнь четверых подростков.

– Угу.

– Понимаешь теперь, что у похитителя, когда он завладел выкупом, нет никакого интереса оставлять их в живых. Возможно, они видели его лицо. И даже если не видели…

– Видели его лицо.

Флавио серьезно смотрит на него. Знаю-знаю, это не иначе как талант – провоцировать ненависть даже в тех людях, которые сначала были на моей стороне. Более того, те, кто сначала просто ненавидел меня, как Соня, начинают ненавидеть еще больше, не знаю, понятно ли объясняю!

– Даже если не видели его лица, – повторяет Флавио, – вероятно, догадались, где их держали или узнали голос похитителя. Ты что бы сделал на месте преступника?

Оливо молчит и смотрит на городской пейзаж за окном автомобиля, а там ночь, но не глубокая, а такая, что наступает спустя несколько часов после полной темноты.

– У тебя закончились слова?

– Угу.

– Не важно, мы все равно уже приехали. Не знаю, увидимся ли еще. Желаю тебе удачи.

Оливо согласно кивает головой, затем выходит из машины и направляется к подъезду, в кармане у него своя копия ключей.

Войдя в вестибюль, он, вместо того чтобы подняться по лестнице, выходит во внутренний двор, где у ограды стоят желтые баки для сбора макулатуры.

Забирается на тот, что заполнен больше других, перемахивает через ограду и приземляется за соседним домом. Проходит через его подъезд и появляется на улице с другой стороны. «Гольф» Флавио запаркован так, что из него можно увидеть только двери, в которые он входил несколько минут назад.

Оливо бодрым шагом двигается в противоположную сторону. Он знает, что за углом есть телефонная будка.

Когда подходит к ней, обнаруживает, что трубка оторвана.

– Ну, ты точно, по определению, лох, – говорит Аза, –