Глава 22.

Николетта распахнула окна, наслаждаясь вернувшимся на пару дней теплом. Осеннее тепло было обманным, как и все в запутанной истории, с которой им пришлось столкнуться.

Беда в том, что убийцу няни они так и не нашли. Мозаика двух остальных преступлений в конце концов сложилась, словно в старой детской трубочке со стеклышками, которые больше не делают – ты крутишь трубочку, стеклышки разлетаются, путаются, а потом неожиданно занимают нужное место и перед глазами возникает стройный узор. Вот и здесь все, наконец, сложилось. Но часть стеклышек выпала, оказалась лишней и как же сложить из них четкий узор? Неужели начинать все сначала?

Голова думала о своем, а руки занимались привычным делом.

В камине потрескивали сухие яблоневые ветки, без этого никак, если хочешь, чтобы духи природы охраняли настойки. Отблески пламени перемешивались с солнечными лучами и создавали причудливые узоры среди теней на стенах кухни. Скажи кто Николетте, что и в ее душе живет немного луканской магии, ни за что не поверит. А между тем она творила настоящие чудеса.

Руки перебирали, сортировали сокровища: шалфей, собранный в полнолуние, с горчинкой ветра, прилетевшего с холодной серебряной луны, мята, растущая у ручья за старой мельницей, терпкая, как запах прелых листьев, цветы липы из холщового мешочка, сладкие, как воспоминания о лете, тайный ингредиент – апельсиновые корки, высушенные на террасе под жарким солнцем с каплей меда с пасеки синьора Луиджи.

Заваривание чая было привычным ритуалом. Она насыпала смесь в глиняный чайник с трещинкой, чтобы душа чая могла дышать, лила кипяток горкой, создавая бурлящий вулкан. Чаи и травяные смеси Николетты славились по всей округе. «Пей, Розалѝ, – говорила она синьоре, у которой сын уехал в Милан. – Шалфей – чтобы помнить, мята – чтобы отпустить, липа – чтобы сердце не каменело». И Розалия, пригубив, улыбалась сквозь слёзы: «Ты ведь добавила туда волшебства, правда, Летта Денизи?»

Для рождественского базара она готовила настойки в бутылках с восковыми печатями: «Радость» – на лепестках роз и зверобое, для тех, кто давно забыл, как смеяться от души, «Храбрость» – на чабреце и ягодах можжевельника, пахнущее дымом костра, для тех, кто никак не может решиться и сделать нужный шаг, «Любовь» – тайная смесь с лепестками шафрана. В деревне говорили, что она шептала над каждой бутылкой: «Пусть тот, кто выпьет, найдёт то, что ищет». Они и сами пытались, да ничего не получалось. Ведьма она, Николетта, просто луканская магия в каждом проявляется по-своему.

А когда соседи заходили погреться, она ставила на стол чашки с чаем «трёх монахинь» – смесью ромашки, тимьяна и тмина. «Этот чай, – говорила она, – как жизнь: сначала горчит, потом согревает, а в конце оставляет сладость на душе».

И когда на площади зажигались рождественские огни, к ее прилавку тянулись очереди. Он пах летним садом и детством. А Николетта, кутаясь в огромный шерстяной шарф, улыбалась: «Мои травы – кусочки лета для тех, кто мерзнет. И разве не в этом рождественское чудо?

Каждый, кто покупал её бутылочку, уносил с собой не просто настойку – законсервированный лучик солнца, который будет согревать долгими вечерами, напоминая, что даже в стужу можно найти тепло в кружке ароматного чая из трав синьоры Николетты.

Привычное занятие и ароматы трав прочистили голову. Нужно поговорить с Симоне, узнать, почему его жена попала в психиатрическую больницу. Тогда у нее будет четкое представление, верны ли ее подозрения. Ведь Джиза Альбани снова заняла почетное место главной подозреваемой. Конечно, лучше поговорить вне дома, но нельзя терять времени.

И все же она задержалась еще на несколько минут. Ведь Пенелопа сварила кофе и уже намазывала тосты клубничным вареньем. Нельзя же не позавтракать!

А потом, завернувшись в шарф поверх куртки – осеннее солнце светит, но не греет – Николетта оседлала свой скутер и отправилась в дом Альбани.

* * *

Она сразу заметила Симоне, мужчина работал во дворе, накладывая ненужные камни в тачку.

– Довольно тяжелая работа для миланского бизнесмена.

– Вы считаете меня слабаком? – Ухмыльнулся хозяин дома. – Я могу рассказать пару историй, от которых у вас волосы завьются кудрями. Хотя… они у вас и так прекрасно вьются.

Николетта покраснела. Она хорошо знала, на что похожи ее спутавшиеся лохмы после поездки на скутере.

– Простите, что пришла без предупреждения, – она старательно сгоняла краску со щек, но разве это так работает!– Мне стала известна некоторая информация, которая требует обсуждения.

– Да?

– Это насчет Адальджизы. Я знаю про больницу, и карабинеры знают.

Симоне поморщился. – Это не то, чем выглядит.

– Я и не говорю, что это выглядит как-то особенно. Просто… вы понимаете, о чём я спрашиваю, я уверена. В других обстоятельствах задавать такие вопросы было бы непростительно. Но… была ли Адальджиза в больнице по своей воле? Это важно.

– Да. Абсолютно. Это был… был момент, когда она испытала… тревогу. Она всегда боролась с ужасной тревогой. Однажды это дошло до критической точки.

– А диагноз?

– Я не совсем уверен, что у неё был диагноз, просто сильная тревога, с которой она не справлялась и что-то вроде депрессии. – Мужчина глубоко вздохнул и поставил ногу на камень. – Я всецело поддерживал её во время пребывания в больнице, но не могу сказать, что был впечатлён оказанным ей уходом. Психическое здоровье всегда остаётся загадкой.

Он на мгновение опустил взгляд, потер щеку, прежде чем снова взглянуть на Николетту. – Теперь, полагаю, вы понимаете, почему переезд сюда показался мне хорошей идеей? И отец… ну, вы сами видели.

Николетта кивнула. – Я люблю эту деревню всем сердцем, поэтому меня не удивляет, если она кому-то ещё нравится. Но я… я никогда не знала других мест. Проблема в том, что люди в деревне всегда будут задаваться тем же вопросом, что и я. Американец в деревне не вызовет столько удивления, сколько миланец, променявший вожделенный город на нашу глушь.

Симоне пожал плечами и отвернулся. В этот момент свет упал на его лицо, и Николетта увидела шрам на щеке, которого раньше не замечала. Длиной около пяти сантиметров, он шёл от скулы к челюсти, как раз там, где он мгновением ранее гладил его пальцем, вспоминая о госпитализации жены.

«Она порезала мужа», – подумала Николетта. «Мадонна Санта, она порезала его!» Кто знает, при каких обстоятельствах это произошло – может быть, это был несчастный случай (хотя она готова была поспорить, что нет). Как бы то ни было,