Но самыми яркими воспоминаниями того дня были живые картины. Большие стеклянные витрины, а в них чучела животных и птиц, и все изображают какую-нибудь историю. Это все работы мистера Поттера, владельца музея. Крикетный матч морских свинок, им аккомпанирует оркестр с тщательно сделанными инструментами: серебряными трубами и раздвижным тромбоном. Счет застыл на 189:7. Чаепитие котят – с кукольными стульчиками, бело-голубыми фарфоровыми чашечками и блюдцами, и серебряным чайником. Цыпленок и торт на столе слеплены из мастики и клея. И на каждой крохотной кошачьей шейке – голубые или красные ленточки, или медные ожерелья.

Только на одной картине животные были полностью одеты. Котенок-служитель в рясе держит молитвенник. Котенок-невеста в подвенечном платье с фатой, жених в черном. Жемчуга и тюль, цветущая ветка апельсинового дерева, гостьи с нитками красных и синих бус, с серьгами в ушах.

Конни медленно переходила от витрины к витрине, трогая пальцами стекло. Запах пыли и жаркого воздуха, стойкий аромат табака и запах камфары. Волшебный мир воображения. Жизнь, остановленная и сохраненная навеки.

Но самым важным из всего, что запечатлелось в тот день в восприимчивой памяти Конни, была одна из самых больших картин, с полированной металлической табличкой, прикрепленной к витрине: «Смерть и похороны малиновки». Почти сотня птиц (ей, наверное, кто-то назвал цифру?) со стеклянными глазками: снегирь и малиновка, сорокопут-жулан, ястреб и овсянка, воробей с луком и стрелой. Старинные надгробья, вырытые из могил кости, склепы и крошечный синий гробик, чаша с кровью. Каждая строчка детского стишка о малиновке нашла здесь свое отражение. Сова с белыми и золотыми перьями роет могилу киркой и лопатой. Скорбящий жаворонок с черной ленточкой на шее. Грач-священник держит в когтях молитвенник.

Конни неотрывно смотрит витрину, и ей чудится воронье карканье с деревьев вокруг дома. Колокольный звон. И тут, сквозь этот восторг, приходит постепенное осознание, и ее мир разлетается в куски. Как ни мала была Конни, она поняла, что музей ее отца, «Всемирно известный музей Гиффорда – дом диковинок из мира пернатых», – просто копия этого. Некоторые витрины походили друг на друга почти как две капли воды.

Все эти телеграммы и подслушанные слова. Судебные дела и повестки, распродажа имущества с аукциона, телега, приехавшая забрать коробки и ящики. Пару дней они втроем просидели в почти пустом музее с несколькими еще не проданными экспонатами.

Она, Гиффорд и Касси.

* * *

Конни пошевелилась в своем кресле в Блэкторн-хаус. Она услышала женский голос совсем рядом.

– Мисс?

Конни проснулась, словно от толчка, и увидела миловидное лицо, глядящее на нее сверху вниз.

– Касси?

– Мэри, мисс.

Конни моргнула и увидела девушку: та стояла перед креслом, держа в руках плед и тапочки. Ничего не понимающая и смущенная, Конни села.

– Да, конечно. Извините. Я, должно быть, заснула.

Мэри протянула Конни тапочки и плед.

– Я не хотела вас беспокоить.

– Нет, мне сейчас не время спать. Я говорила вам, что Натбим доставит товар в три часа?

Глаза у Мэри округлились.

– Это хорошо, мисс.

– Хорошо, – кивнула Конни. – Вы принесли мой дневник?

– Как раз про это я и собиралась сказать, мисс. Всюду искала, но не нашла.

Глава 22

– Должен же он где-то быть.

– Ваши чернила и перо были в гостиной, как вы и говорили, а дневника нет – я весь дом обыскала и не нашла.

– А в отцовской комнате?

– Там я не смотрела, – призналась горничная. – И в мастерской тоже. А так везде. Простите, мисс.

Конни откинула плед, укрывавший ноги, и встала. Почувствовала, как закружилась голова после выпитого бренди и короткого сна.

– Не волнуйтесь, я сама поищу. Уверена, он найдется. Не могли бы вы принести мне перо и чернила, и еще несколько листов бумаги? Пока этим обойдусь.

– Может, вам поесть чего-нибудь принести? Хлеба с маслом, например? Уже час.

Конни нисколько не чувствовала голода, но понимала, что это разумное предложение.

– Несколько тостов с маслом – это было бы замечательно.

– Может, еще паштета немного? Есть новая банка, а еще со вчерашнего обеда осталось чуть-чуть маринованных яиц.

Конни была тронута такой деятельной заботой.

– Хорошая мысль, спасибо. Принесите сюда поднос.

– Хотите, я и для хозяина поднос соберу?

Конни почувствовала, как сжалось что-то в груди. Часы шли за часами, а отец все не возвращался, и она уже сама не понимала, чего ради до сих пор делает из этого тайну. Все равно правда скоро выйдет наружу. Но, с другой стороны, у нее сейчас не было никакой охоты что-то кому-то объяснять.

– Не будем его тревожить.

Мэри кивнула.

– Еще одно, мисс. Я правда не хотела вас беспокоить из-за этого, но он ничего слушать не хочет. Мальчишка Дейва Ридмана стоит у задней двери. Говорит, хочет что-то вам сказать. Наверняка пустяки какие-нибудь. Ему соврать – раз плюнуть.

Мэри осеклась и покраснела.

– Он сказал, в чем дело?

– Нет. Я ему велела убираться, а он все стоит. Говорит, никому больше ничего не скажет, только вам. – Мэри поджала губы. – Прогнать его?

Конни уже хотела согласиться, но тут ей пришло в голову, что мальчишка может что-то знать о ее отце. Этот Дэйви целыми днями, вместо школы, шатается на болотах, ловит угрей, собирает банки из-под варенья, чтобы продать потом за пару фартингов. Если кто и мог видеть Гиффорда, так это он.

– Нет, впустите его, – сказала Конни. – Давайте послушаем, что он хочет сказать.

* * *

Через несколько минут Мэри ввела чумазого мальчугана в гостиную. На шее у него болтался великолепный бинокль.

Конни понятия не имела, сколько лет Дэйви Ридману – кто их разберет, этих мальчишек, – но навскидку дала бы лет десять-одиннадцать. Его голые коленки, все в струпьях и порезах, казались пестрыми, как лоскутное одеяло. По лицу можно было подумать, что его месяцами не мыли, из-под изъеденного молью воротника виднелась серая полоска грязи. Однако глаза у него были ясные и вид смышленый.

– Кепку сними, – сказала Мэри, отвесив мальчику легкий подзатыльник. – Не будь невежей.

Дэйви сделал, как ему было велено, но Конни заметила, как в его угольно-черных глазах мелькнула дерзкая искорка, и ей это даже понравилось.

– Привет, Дэйви, – сказала она. – Насколько я понимаю, у тебя есть что мне рассказать.

– Наедине, – сказал Дэйви, покосившись на Мэри. – При ней ничего говорить не буду.

Мэри