— Славно, — говорит дед. — Одна рука — хорошо, а две-то — лучше! Давай правую-то.

Ладно, думаю, хуже не будет. Посмотрим, как колдун опозорится… Берет он мою правую в свои старые лапы, мнет чего-то, крутит, слова непонятные бормочет, и чувствую я — правая болеть перестает. Вот те раз!

— Ну-ка! — кричит сморчок. — Попробуй-ка! — и еще одну брюкву мне подает, в левую руку, а нож — в правую.

Ну вот… И так легко правая меня слушается, будто и не было никакого перелома! Хоть и кривая, а с ножом ловко управляется. Дед смотрел-смотрел, потом брюкву очищенную — хвать! И давай хрупать. А я и говорю:

— Ну, спасибо, дед! Ты и впрямь колдун, что ли? Может, к вечеру-то опять разболится?

— Поглядим, — говорит дед сквозь брюкву. — А если не разболится, обещай мне в благодарность одну вещь…

— Какую еще вещь? У меня их и нету, вещей-то.

— Тьфу ты… Да не то! Обещай, что, если встретимся когда-нибудь еще с тобой, ты мне зла не причинишь…

— И всего-то? Ладно, дед, живи на здоровье.

Значит, он и вправду меня боялся, раз такое условие поставил. Думал, что я могу просто так человека пристукнуть. А что, может, и могу.

— Слово дай, — говорит.

— На, — говорю. — Встречу — не трону. Слово мое.

Он, в общем, неплохой старичок оказался, только вонючий сильно и малость из ума выживший. Мало ли чего он там вещал, зато лекарь оказался — золотые руки. Он потом еще парням гнилые зубы вырывал без боли, а Симу травы дал от простуды…

Ребята повеселели, шли резво, с прибаутками, а старик, наоборот, к вечеру в какую-то тоску впал. Парни просили перед сном сказку рассказать, а он посмотрел на них этак печально и говорит:

— Не будет вам сегодня сказок.

— Что, дед, все байки позабыл? — спрашивает Дин.

— А я слышал — когда колдун кого лечит, от него все силы уходят, — говорит Тэм. — Правда это?

Дед молчит.

— Слышь, старик! — говорю я. — Рука-то у меня не болит. Так что слово мое крепко…

Дед все молчит. А я продолжаю:

— Да вот только как я теперь погоду-то буду узнавать на завтра? Слышь, пророк! Скажи, что завтра будет?

— Не скажу я, что с вами завтра будет, — мрачно отвечает дед и в тряпье свое заворачивается. Завернулся и вроде уснул.

Ну, мы посидели у огня… а дошли мы до самого края Серого леса. Так просто сидеть скучно, да и душе как-то неспокойно — в тишине-то.

— Песню, что ли, спеть? — говорит Сим и затягивает- хорошую песню, старую, протяжную. Мы все вместе подпеваем, но ни у кого так здорово, как у Сима, не выходит. Он у нас лучший певец, Сим, таких поискать. Ну, спели, дом родной вспомнили. Тоску разогнали, с тем и спать легли.

Последний день пути — самый трудный. Нужно за один день, до захода солнца, пересечь Серый лес. Я раньше все думал: почему его Серым назвали? Оказывается, там всё больше ели растут, высокие, старые, а стволы и ветки у них сплошь серым лишайником покрыты, и на земле, куда ни ступишь, те же лишайники. Вот и Серый. Еловый лес — темный, густой. И вроде близко от наших мест, а все же не наш он. Дома-то стены помогают, вот и елки тоже, а тут — вроде всё против нас. Вот и надо было этот ельник непременно за день пройти, чтобы заночевать уже за рекой, на бывшей нашей границе. А там-то — уже мы и дома.

А начался этот день нехорошо. Проснулись утром — а старичка-сморчка след простыл, ушел дед спозаранку и мешок брюквы упер. Вот так-то, добрый человек. Хорошо, он с меня слово взял — хитрый, сука! А то бы я не поленился найти его и поучить уму-разуму. Ну да ладно, нам идти — всего ничего, без брюквы проживем как-нибудь, а уж без колдуна — и подавно…

Дальше — больше. Коняга наш, гнедой, занемог. Он у нас один был, телегу тянул с припасами. Утром, как запрягли, хромать стал, а потом и вовсе повалился — и уж не встал. Все, пропал конь. Жалко его.

Телегу, понятно, бросить пришлось — на что нам телега без лошади? Припасы на спину взвалили — съестного, сколько сможем унести. Все остальное пришлось бросить. Все добро, которое домой везли, пропало. Вот тебе и добыча военная. Не везет, так уж не везет.

Я сгоряча на сморчка грешил — он, дескать, на коня порчу навел. А парни-то мне и говорят: дед-то, выходит, нам помог, брюкву спер — ношу облегчил… Да и с чего бы ему коня нашего портить — мы ведь с ним по-хорошему, и сам ведь нам зубы лечил… Ладно, бес с ним.

Пошли мы с заплечными мешками через лес. Идем, помалкиваем. Зверья-то мы не особенно боимся: много нас, да и с оружием все. Людей не встретить бы. Или, того хуже, нечисти здешней…

Все-таки мешки с едой дали себя знать. Я думал — к вечеру выйдем из лесу, через реку переправимся и на своем бережку уснем спокойно — в первый раз за полгода. Ан нет. Солнце село уже, а мы только-только на опушку выбрались. В темноте брод не найдешь — болотисто там; вот и пришлось на чужом берегу на ночлег устраиваться. Место, ничего не скажешь, поганое: с одной стороны — лес этот проклятый, с другой — трясина. Через чащу-то мы спокойно прошли, без происшествий, а тут — мало ли что может случиться? Ну, спать-то надо все же.

Последнюю ночь спим у костра, завтра дома будем… Легли. Я двоим дозорным велел во все глаза глядеть, а в полночь чтоб меня разбудили — сам их сменю. Вот улеглись мои ребята и тут же уснули — устали все-таки, понятно. Как убитые уснули.

Проснулся я от беспокойства. Со мной такое бывает. И точно, не подвело чутье — смотрю, костер потух давно. А темно — глаз выколи, и ни луны тебе, ни звездочек на небе…

— Эй! — шепчу. — Тэм! Спишь?

Не отвечает. Спят дозорные мои. Олухи. Ну их к лешему, сам покараулю. Теперь уж все равно не усну. А утром узнают у меня, как за костром следить.

Сижу, смотрю. С той стороны, где темень гуще — там лес, напротив — болото. До рассвета дотянуть бы.

Тихо. Только так негромко в елках шумит, вроде свистит кто. Или воет. Вдруг, слышу, заворочался кто-то. Проснулся. Говорю