Когда все было кончено, вновь пришла мысль о тебе.

А потом о том, кому суждено умереть следующим.

ЧАСТЬ II. Четверг

Глава 16. Блэкторн-хаус. Фишборнские болота. Четверг, 2 мая

Конни проснулась от громкого птичьего стрекота. Она резко оторвала голову от оконного стекла и выглянула наружу, где брезжил унылый серый рассвет.

Одинокая сорока сидела на воротах в конце дорожки. Pica pica, сорока обыкновенная. Глянцево-черная с белым. Перья на крыльях лиловато-синие, длинный блестящий зеленый хвост. Конни приветственно махнула ей рукой.

– Одна – на беду…

У нее затекла шея, она замерзла и чувствовала себя совершенно разбитой: от облегчения, потому что ночь прошла без происшествий, и оттого, что не выспалась. Тревога, вынудившая ее нести ночной дозор на лестнице, рассеялась с наступлением дня, хоть он и выдался сырым и унылым.

За окном лежали болота – ровные, спокойные в набирающем силу утреннем свете. За ними виднелась подернутая рябью поверхность мельничного пруда. Конни открыла окно, вдохнула запах дождя, почувствовала дуновение ветра на лице.

Она сложила клетчатый плед и потянулась. В спящем доме и в пустом доме атмосфера разная – разная тишина и неподвижность. Конни чувствовала, что отец так и не вернулся, но все же пошла проверить.

Она отперла дверь его спальни и вошла: в спертом воздухе витало все то же затаенное отчаяние. Сегодня она увидела на ночном столике не замеченный вчера стакан с засохшим осадком на дне. Понюхала. Бренди и пепел.

Ее глаза забегали по комнате – вдруг она проглядела записку или еще что-нибудь важное? – но ничего примечательного не обнаружилось. Оставалось только гадать, где отец провел ночь и все ли с ним в порядке.

Правда, Гиффорд нередко уходил из дома без объяснений и предупреждений. В этом не было ничего загадочного – просто темная тяга к саморазрушению, которая заставляла его пить, пока все черные мысли не улетучатся из головы. В детстве Конни это пугало. Теперь же она прежде всего ненавидела свою беспомощность, свое бессилие это предотвратить.

Сорока все так же тревожно стрекотала у ворот. Конни еще немного задержалась в комнате, слыша в голове слабое эхо голоса Гиффорда.

* * *

Новое воспоминание. Или, вернее, старое.

Когда-то отец сочинял такие замечательные истории. Он был не только искусным чучельником, но и прирожденным торговцем, и его бизнес процветал благодаря умению говорить без умолку. Артист! Конни как сейчас видела его – как он стоит у прилавка в большой, хорошо оборудованной мастерской – не здесь, в Блэкторн-хаус, а раньше, – гордый творением своих рук. Сорока сидит в деревянном ящике, небо окрашено в голубой цвет незабудки. Хвост упирается в стеклянную стенку. На обратной стороне карточка отца: «Работа мистера Кроули Гиффорда, чучельника».

В мастерской был покупатель, и Конни подслушивала из-за двери, ведущей из мастерской в музей. Цвет сороки, говорил отец символизирует Творение. Пустоту, загадку того, что еще не обрело форму. Черное и белое, говорил он. Существующее и несуществующее.

Женщина ловила каждое его слово, и Конни это наполняло гордостью. Она видела, что покупательница пытается устоять перед его говорливостью, но невольно поддается. Конечно, сорока еще и обманщица, говорил он, и женщина кивала, соглашаясь с этим определением. Напудренное лицо, круглые глаза, которые едва можно разглядеть под полями широкой летней шляпы. С необычайной ясностью рисовались в воображении серые перчатки, почерневшие на швах. Одежда модная, манеры выдержанные, а перчатки не чищены.

Женщина и не догадывалась, что Гиффорд морочит ей голову. Конни помнила выражение его лица, когда он на мгновение обернулся: смесь алчности и хитрости. И тут она на мгновение осознала, что другие могут счесть ее отца шарлатаном. Обманщиком.

Такая наблюдательная птица эта сорока, продолжал он. Бесстрашная и хитроумная. Отличное украшение для дома, часовой-охранник. Она умерла своей смертью – да, мадам, конечно. Сбита кебом. Жаль было терять такой прекрасный образец.

Все время, пока говорил, отец протирал мягкой тряпочкой поверхность стекла. Он сумел пробудить в женщине жалость к погибшей птице. Конни помнила, как та промокнула глаза платочком.

Конни попыталась изменить ракурс, чтобы увидеть саму себя, но ничего не выходило. Она помнила, как отец позвал ее и велел принести оберточную бумагу и веревку, чтобы завернуть сороку. Она сама отнесла ее к ландо, ожидавшему у обочины. Пара гнедых, один посветлее, другой потемнее.

Она нахмурилась, пытаясь сообразить, сколько же ей тогда было лет. Достаточно большая, чтобы донести тяжелый ящик, или ей кто-то помогал? Да, ящик держали четыре руки, не две.

Она вспомнила, как гордилась тем, что ее попросили записать стишок на обратной стороне футляра. Маленькими аккуратными буковками.

«Одна на беду, две на удачу,

Три – девочка, четыре – мальчик, значит,

Пять к серебру, шесть к золотому…»

Было время, она восхищалась своим отцом. Гордилась им.

Когда это ушло?

* * *

Стук вернул Конни из прошлого. Она подошла к окну, посмотрела вниз и увидела Мэри, терпеливо ждущую у кухонной двери.

Несколько секунд Конни не шевелилась. Застыла неподвижно, как лодка на ручье в безветренную погоду. Вот-вот все вспомнит – или все забудет.

Огромным усилием воли она заставила себя закрыть дверь в комнату отца, в свои воспоминания и его тайны и пошла отпирать замок, чтобы впустить Мэри. Слова из детского стишка все вертелись у нее в голове.

Семь – не раскрыться секрету былому.

Глава 17. Норт-стрит. Чичестер

– Вы уверены, что в его постели никто не спал, Льюис?

– Совершенно уверен, сэр.

Гарри бросил «Таймс» на накрытый к завтраку стол.

– И к обеду он домой не приходил?

– Как я уже сказал, сэр, – отозвался бесцветным голосом дворецкий, – нет.

Гарри взглянул на Льюиса, однако лицо дворецкого ничего не выражало. Весь этот разговор был страшно утомителен, и головная боль все усиливалась.

– И ничего не передавал?

– Нет, сэр. Ничего.

Гарри сделал дворецкому знак рукой – продолжайте, мол.

– В девять тридцать, когда ни доктор Вулстон, ни вы не вернулись, – продолжал Льюис, – мы с миссис Льюис унесли обед и подали холодный ужин. – Он помолчал. – Надеюсь, вы удовлетворены, сэр?

– Да, спасибо, – неловко проговорил Гарри. Второй вечер подряд он радовался тарелке с едой, когда возвращался домой на нетвердых ногах в предрассветные часы, пропустив ужин.

Выбитый из колеи происшествием в Блэкторн-хаус, всем этим вихрем противоречивых эмоций,