– Нет, – отвечает Оливо.

– Густаво Илларион ди Брессе – сын короля скобяного мира Брессе. Его прадед был высокопоставленным фашистским функционером, и, чтоб ты понимал, Густаво приклеил его фотографию на первую страницу дневника. Не заблуждайся насчет их чудачеств: эти говнюки на самом деле опасны.

– Угу.

– Черта с два «угу»! Из-за них куча народу попала в больницы, и ребята из нашей школы тоже. Отец его не только жутко богатый, но к тому же владеет двумя газетами и местным телевидением. Кроме того, он не разлей вода с генералом карабинеров и уймой политиков. Мораль: никто не хочет с ним связываться. И сынок вытворяет любую хрень, какая только взбредет ему в голову.

– Понял.

– Надеюсь, потому что если мы велели тебе не отходить от нас, значит была причина. Валерия – его женщина, как они выражаются. И, более того, ему доставляют удовольствие разборки с такими, как мы.

– Как мы?

– Ты прекрасно понял! Густаво считает себя сверхчеловеком. Ты понимаешь лучше меня, что это значит. Ведь ты уже прошел программу четвертого, пятый класс – почти университетский[95].

– Не совсем.

– Не совсем? Ну давай честно! Скажи мне определение сверхчеловека, пожалуйста.

Оливо колеблется.

– Только по-честному! – напирает Серафин. – Сверхчеловек в ста словах!

Оливо смотрит в конец коридора.

– Фридрих Ницше – немецкий философ, культурный критик и филолог, родился в тысяча восемьсот сорок четвертом году и умер в тысяча девятьсот десятом. В своей доктрине он сформулировал понятие супер- или сверхчеловека, по-немецки Übermensch. Это гениальный человек, отказывающийся подчиняться общепринятым нормам морали. Это индивидуум – продукт определенного процесса воспитания и способный жить над понятиями «хорошо» и «плохо». Термин «сверхчеловек» использовался Гитлером и нацистским режимом для определения арийской расы или доминирующей немецкой расы, биологически высшей по сравнению с остальными. Нацистская концепция доминирующей расы породила также идею существования людей «низшей расы», недочеловеков Untermenschen, которые подлежат подчинению, могут быть превращены в рабов или просто уничтожены.

– Сколько слов?

– Девяносто девять.

– Видишь, мы для Гуса и его шестерок люди низшей расы – Untermenschen. Извини, у меня не такое хорошее произношение, как у тебя. Охренеть, но как ты выучил еще и немецкий?!

– В библиотеке.

– В библиотеке, блин! Я могла провести там десять лет, сидеть круглыми сутками, питаться кофе из капельницы, но мне бы и тысячной доли не зашло того, что у тебя под этой шапочкой. Однако я умею понимать, когда иду по краю пропасти. Тебе, похоже, нравится влипать в неприятности: сначала с Валерией возню затеял, а теперь и вовсе забрался в волчье логово. – Серафин всматривается в бесстрастное лицо Оливо: – Не скрываешь ли ты что-то от нас?!

– Что?

– Не знаю. Приходишь в класс в марте. Говоришь, что жил в Милане, но твои типа там болеют. Эта твоя туринская тетя и правда существует?

– Существует.

– Тогда объясни мне, почему все с ходу понимают, что нужно держаться подальше от Гуса, а ты, наоборот, ему зад подставляешь?

– У меня синдром саванта.

– Какой синдром?..

– Саванта, или синдром ученого идиота. Это о людях, у которых из-за таких болезней, как шизофрения или аутизм, проявляются задержки умственного развития и уровень IQ ниже двадцати пяти, но в то же время они проявляют уникальные способности в некоторых дисциплинах.

– Стебешься надо мной? Не существует ничего подобного.

– Это определение ввел в оборот лондонский врач Джон Лэнгдон Даун в тысяча восемьсот восемьдесят седьмом году, когда описывал детей со слабым умственным развитием, которые демонстрировали при этом необычайные способности в счете и рисовании, механических навыках, заучивании наизусть, игре на инструментах и иногда в сочинении музыки. И все это при отсутствии восприятия опасности, дефиците отношений и проявления чувств.

– А я думала, ты аутист[96], и все.

– Тоже.

– Что значит «тоже»?

– Савант, аутист, Туретта[97]. Полностью я не подхожу ни под один синдром.

– Круто! Идеальная жертва для Гуса. Но мы взяли обязательство продержаться живыми до каникул, значит теперь повторяй за мной. – И она четко произносит: – Я всегда должен быть рядом с Серафин и остальными. Повтори!

– Я всегда должен быть рядом с Серафин и остальными.

– Иначе Гус меня убьет. Повтори.

– А тебе не страшно?

– Я дура, по-твоему? Конечно страшно. Каждый раз, как посмотрит на меня или я почувствую на шее его дыхание, едва не писаюсь со страху. Но у меня есть преимущество.

– Преимущество?

– Два года назад, когда Гус начал действовать мне на нервы, потому что… потому что мы были Untermenschen, мой брат разузнал о нем кое-что. Он выследил Гуса с его червяками и нашел их бункер. Они называют его Führerbunker[98], как бункер, где прятался Гитлер, когда Берлин уже почти пал. Там он потом и принял цианид, чтобы покончить с собой. Короче, мой брат забрался туда, пока их не было, и разнес к чертовой матери весь их нацистский хлам – флаги, медали, эсэсовские символы, – вдобавок оставил записку, чтобы они знали, кто это сделал и почему.

– Угу.

– Знаешь, было похоже на то, как два альфа-самца рогами бодаются. Отвратительно, конечно. Но зато теперь у меня есть преимущество. Джованни умер год назад, но Гус уверен, что он рассказал мне, где находится их Führerbunker. Поэтому между нами существует как бы пакт о ненападении. Он не трогает меня и моих друзей. Я же храню в тайне месторасположение бункера. А знаешь, что самое смешное во всем этом?

– Нет.

– Мой брат никогда не говорил мне, где находится бункер. Так что я пока еще цела благодаря этому блефу.

Оливо поднимает уголок рта.

– Ты улыбаешься? В таком случае нужно звать прессу, телевидение – объявить национальный праздник!

– Ты очень мила.

– Теперь еще и комплимент!

Серафин легко чмокает Деперо в щеку:

– Ты тоже милый, как савант, имею в виду. А теперь идем в класс. Тебе еще нужно дорисовать маму с четырьмя малышами. Ее уже заждались в Лувре…[99]

16

– Мы должны обсудить пару моментов, Оливо, – говорит Соня.

Вечер вторника. За день никаких контактов с Гусом и его приятелями ни в школе, ни по дороге домой. Как обычно, они с Соней сидят за столом. Перед ним – тарелка с макаронами с маслом и пармезаном. Перед ней – то, что осталось от позавчерашних спагетти с соусом песто.

Соня уже выпила практически на