Кровь была не моя, это точно. Началось все с того, что Эдди научил меня охотиться. На мой десятый день рождения он подарил мне пневматическое ружье. У меня неплохо получалось. Особенно с кроликами. И да, мне было любопытно. Какой десятилетний мальчишка не хочет посмотреть, что у кролика внутри?

Я выходил из леса, щурясь от бьющего в глаза ослепительно яркого света, с липкими красными пальцами, испачканными до локтей руками, в забрызганной спереди рубашке. Со временем я научился отмывать кровь в озере, стирать или закапывать одежду в землю. Я получал подзатыльник за то, что занес в дом грязь или потерял свитер, но это можно было пережить.

Наверное, звучит это все хуже, чем было на самом деле. Но я не был каким-то там психом, просто спасался от скуки.

Дедушка Эдди казался мне огромным. Наверно, когда ты маленький, все взрослые представляются большими. Я запомнил его – толстый, с красным носом и клочковатой щетиной на двойном подбородке. У него были какие-то проблемы с печенью, скорее всего, из-за того, что с семнадцати лет он выпивал по полбутылки в день. Глаза слегка навыкате придавали ему выражение постоянного удивления. За спиной люди по-всякому обзывали Эдди, а кое-кто не стеснялся даже говорить ему это в лицо. Однажды я увидел, как он ругается с пареньком возле барбекю у нас во дворе. Эдди тяжело дышал, лицо у него налилось кровью, и я подумал, что его сейчас хватит удар. Признаться, мне даже немного хотелось, чтобы у него случился сердечный приступ.

Охота мне нравилась. Тишина, все замерло, и ты крадешься. Полчаса напряжения и секундная разрядка. На выходные мы уходили с ночевкой, разбивали лагерь и возвращались домой с добычей: кроликами и белками.

Только мы с Эдди не просто охотились. Я мало что помню из тех времен, остались лишь какие-то смутные впечатления, отдельные моменты. Помню, что домой мы обычно шли молча. Иногда Эдди доставал из кармана конфету, жевательную резинку или «сникерс» – признание того, что я хорошо поработал, – и это был наш маленький секрет. Однажды я выбросил конфету, и он меня за это побил, а потом всегда следил, чтобы я съедал угощение у него на глазах.

Дома Нэнси ошкуривала животных и позволяла мне смотреть. Я пару раз тоже пробовал, но сначала у меня ничего не получалось. Я резал то мясо, то пальцы, а Нэнси кричала и давала мне подзатыльники. Но я не сдавался и вскоре смог освежевывать белок так же быстро, как и она. Даже быстрее – у меня-то пальцы не были скрючены.

Потом Эдди стал отпускать меня в лес одного. Наверно, решил, что проводить выходные на природе, спать на брезенте и справлять нужду в ямку уже не для него. Или, может, потому что я подрос. Так или иначе, о причинах я не задумывался.

Однажды вечером, после особенно удачной охоты, я спросил Нэнси, можно ли мне оставить одного кролика себе. Она смотрела на меня с минуту, и одному Богу ведомо, какие мысли ползали в ее иссохшей черепушке, но потом сказала, что если я хочу набивать чучела, то должен делать это как следует или не делать никак, потому что запах привлечет крыс. Я согласился.

В местной библиотеке нашлась довольно приличная книга с инструкциями по таксидермии. Вот вы знали, что таксидермисты не используют тела? Я-то полагал, что нужно вспороть брюшко, вытащить внутренности и заменить их на вату или что-то в этом роде, но оказалось, что для создания чучела требуется только кожа.

Мне, конечно, понадобилось время, чтобы освоить это дело. А еще я извел целую кучу кроликов. Но к концу лета, когда пришла пора возвращаться в школу, у меня их собралась целая армия. Я расставил их так, чтобы, когда я просыпался, они все на меня смотрели. Мне нравилось, что ночью они за мной наблюдают.

Но был один пункт, выполнить который должным образом у меня никак не получалось. Глаза. В инструкции говорилось, что для глаз нужно использовать стекло, и все бы хорошо, если бы не Нэнси. Да, она относилась к моему увлечению благосклонно – покупала патроны, помогала заточить нож, – но по какой-то причине отказывалась покупать стекло для глаз. Говорила, что не может себе этого позволить, хотя это была чушь собачья. Она могла позволить себе сигареты и вонючую мазь для рук, но, когда я ей об этом сказал, она влепила мне такую пощечину, что у меня кровь пошла из десен.

До сих пор не знаю наверняка, почему она отказалась. Наверно, они немного ее пугали. Я так разозлился, что потом, когда Нэнси и Эдди спали, перенес чучела в их комнату и расставил так, чтобы они смотрели пустыми глазницами прямо им на кровать. До сих пор помню, как она закричала, когда проснулась. И помню, что досталось мне тогда по первое число.

После того случая Нэнси все чучела сожгла. Я вернулся из школы и обнаружил их остатки в камине. Сгорела и книга по таксидермии, хотя она была библиотечная.

Глава 19

Ресторан назывался «У Марко» и выглядел не слишком привлекательно. Расположенный в стороне от главной городской улицы, он как будто прятался в заснеженном переулке. У стены, спасаясь от холодного ветра, потягивала сигарету немолодая на вид женщина. Проходя мимо, я заметил морщины у нее на лице и настороженность в глазах; бледная кожа казалась почти прозрачной. Она не ответила на мой приветственный кивок и поскорее зашаркала прочь. Была пятница, до вечера еще далеко, но день выдался сумрачный, а затянувшие небо тучи и здания, теснящиеся по обеим сторонам улицы, света не добавляли.

Отыскав наконец вход, я осмотрелся. Грязные окна, механический шум из прачечной самообслуживания по соседству. Прежде чем войти, я потратил пару минут на то, чтобы переписать в блокнот номера всех припаркованных поблизости машин. Это, конечно, был выстрел с дальним прицелом, но чем черт не шутит. Закончив, я сунул в карман фотографию, открыл дверь и вошел в мир клетчатых скатертей и Дина Мартина.

Зал был небольшой, столиков на десять, и большинство из них были накрыты лишь наполовину. Все, кроме одного, пустовали. Он сидел у дальней стены, где самый тусклый свет, и, когда звякнула дверь, поднял голову. Его глаза оглядели меня из-под полуопущенных век.

Я направился к нему, лавируя между тесно стоящими столиками. С каждым шагом я все явственнее ощущал в себе знакомый сгусток нервной энергии – предвкушение с капелькой странного удовольствия. Я вдруг почувствовал себя шестнадцатилетним парнишкой, которого на тесном заднем сиденье, под звуки кантри из автомобильного приемника оседлала Лиза Симоне – оседлала и уже расстегивает лифчик. А в следующее мгновение, но четырнадцатью годами позже, я уже прижимал к себе тощего наркомана: тот верещал, а Айзек в поисках таблеток переворачивал всю его грязную квартирку вверх дном.

Это все одно и то же. Лихорадочный всплеск, острый, звенящий кайф. Предвестник чего-то большего, что вот-вот накатит оглушительной волной, заполнит каждую клеточку, разом перегрузит все системы так, что в висках загудит от напряжения.

Да, я уже был на взводе и мог сорваться из-за любой мелочи, выплеснуть злость на первом, что попалось бы под руку. Я мог, например, перевернуть стол или сломать кому-нибудь палец. Уверенности прибавляла приятная тяжесть в кармане – там лежал складной нож.

Движение слева.

Но это всего лишь пухленькая