– А ты знаешь, как выглядит убийца?

– Я так понимаю, что прессе вы рассказали еще не все.

– Верно.

– У нее ведь пропали часы, да?

Я глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Взял пальцами зеленую фасолину, пожевал.

– Ты разговаривал с кем-то из моих людей в участке? Да? Вечерком, за бутылкой, парень сболтнул лишнего, а ты решил, что теперь тебе будет чем позабавиться?

Я отодвинул в сторону бокал и поставил локти на стол.

– Дай-ка я кое-что тебе объясню. Весь этот спектакль… Ланч… Вся эта напускная таинственность, чушь, которую ты тут несешь… Мне все это неинтересно. У меня нет на это времени. Хочешь пободаться с копом? Поезжай на красный свет и расскажи свою историю дорожному патрулю. И не занимай мой ланч своим голливудским дерьмом. А теперь отдай мне фотографии, пока я по-настоящему не разозлился.

Саймон ухмыльнулся.

– Вы читаете мне лекцию о голливудском дерьме? Серьезно? После вот этого? – Он с аппетитом взялся за еду. Усмехнулся, поливая куски мяса густым красным соусом. – Ладно, ладно. Давайте заключим сделку.

– Так и быть, я не стану ломать тебе нос, – сказал я. – Вот такая будет сделка.

Саймон взял со стола фотографию.

– Не забывайте, у кого в руках козырь. – Он посмотрел в сторону, поймал взгляд официантки и жестом попросил счет.

– Уходишь? – спросил я. – Мы еще не закончили.

– Знаете, я недавно прочитал книгу, – вдруг сказал Саймон. – Люблю читать. Все читаю, что только в руки попадает. Однажды, пока сидел на толчке, прочитал все ингредиенты на бутылке шампуня. Так вот, есть такое расстройство, называется синдром Капгра. Удивительное состояние. Чаще всего встречается у людей, страдающих параноидной шизофренией, и проявляется… теперь мне надо правильно выразиться… в убеждении человека в том, что кого-то из его близких заменил самозванец. А, спасибо, моя дорогая.

Последняя фраза была адресована Сюзанне, которая как раз принесла чек на маленьком серебряном блюдечке. Саймон начал отсчитывать наличные.

– В одном из приведенных в книге случаев речь шла об одной женщине из Северной Дакоты. Не помню, как зовут. Молодая – под тридцать – и недавно родила ребенка. Мальчика. Что именно вызывает это состояние, никто не знает, но поверьте мне, у нее было столько психических проблем, что, если их все записать, получился бы список подлиннее гостиничного списка белья на стирку. Понимаете?

Однажды ее муж, коммивояжер, вернулся домой после долгой поездки – парень продавал моющие средства матерям-одиночкам – и увидел, что его жена лежит вся в крови, свернувшись калачиком на полу спальни, и всем, кто только готов слушать, твердит одно и то же: что ее любимый сын, ее маленький мальчик, которому еще и шести месяцев не исполнилось, оказался подменышем, двойником, которого ей подложили во сне несколько ночей назад.

Прожив так три дня, она поняла, что больше не может, и прямо днем насмерть забила малыша скалкой.

Саймон положил деньги на блюдце и потянулся за пальто.

– Даже не знаю, что может быть хуже, чем потерять всякую связь с реальностью. Знаете, с тех пор как я об этом прочитал, мне часто снится один и тот же повторяющийся сон. Я стою перед зеркалом, а из него на меня смотрит незнакомец. Интересно, что бы это значило?

Саймон помолчал, возможно, ожидая от меня ответа, а потом улыбнулся какой-то странной, слегка печальной улыбкой. Он поднялся, и я попытался сделать то же самое, но он посмотрел на меня, и черты его лица вдруг изменились: глаза сузились, подбородок как будто окаменел.

– Не вздумайте за мной следить, Томас. Увижу вас в зеркале – через полмили меня остановит регулировщик, и эти фотографии попадут в почтовый ящик к вашему капитану еще до того, как у меня двигатель остынет.

Итак, я подождал, пока он уйдет, а когда Сюзанна вернулась, чтобы убрать со стола и взять деньги, велел ей оставить сдачу себе. Нервное возбуждение, которое я испытывал, придя сюда, сошло на нет. Злость, моя постоянная спутница, спряталась и не подавала голоса. Ее сменили уныние и меланхолия. Мне просто хотелось поскорее вернуться домой.

На улице, когда я вышел, стало еще темнее. Старухи, стоявшей неподалеку, уже не было, о ее присутствии свидетельствовали только несколько спичек и недокуренная сигарета. Она словно растворилась в воздухе, так и не успев докурить.

Подмораживало, и я поспешил выйти на главную улицу, где стояла моя «Импала». Я включил обогреватель на полную мощность и поднес руки к вентиляционным отверстиям. Пальцы дрожали от холода. По крайней мере, так мне хотелось думать.

Новичок со мной не заговаривает. Держит рот на замке. Больше слушает. Возможно, когда я говорю, он просто отключается, но это вряд ли. Так или иначе, я рад, что есть возможность выговориться, облегчить душу.

По пути в мою камеру я переношу его в прошлое. Возвращаюсь в Юдору. К мусорному баку, кукурузным полям, теплым летним ночам и дому, где я вырос.

В том доме была комната, которую постоянно держали под замком. Заходишь через парадную дверь, дальше мимо кухни и направо. Ключ от комнаты дедушка Эдди носил на цепочке у себя на шее. А цепочку снимал только в двух случаях: когда принимал душ и когда трахался. Учитывая, что он не слишком любил принимать душ, и судя по настроению, в котором постоянно пребывала Нэнси, можно с уверенностью сказать, что он носил ключ двадцать четыре часа в сутки.

Когда мне исполнилось пять, как раз перед тем, как пойти в школу, Эдди отвел меня за руку к той двери (мимо кухни и направо), достал из-под рубашки ключ и впустил меня в комнату.

Я не очень хорошо помню, что произошло дальше, возможно, из-за того, что мне было всего пять лет, а кто, черт возьми, помнит что-то из такого далекого детства?

Знаю только, что я обмочился, а Эдди начал на меня орать.

Там был крест на каминной полке и Библия на письменном столе, крюк в потолке и цепь на полу, а ещё красные стены. Вот я и надул в штаны.

Но то было тогда, а сейчас, я уверен, что мы все, насмотревшись голливудских фильмов, способны уловить подтекст. Если вы были внимательны, то, возможно, давно уже все поняли.

Я к тому, что ничего случайного нет, во всем есть свой смысл. Сын Эдди – мой папаша – насильник, правильно? И как вы думаете, у кого бы он мог этому научиться? Держу пари, что Эдди поступил с ним точно так же, как и со мной. Вплоть до чертовой конфеты после. Люди поумнее меня постоянно об этом говорят. Жертвы насилия становятся насильниками сами, верно? Бесчисленные поколения неудачников – одна большая, счастливая семья изнасилованных.

И я знаю, о чем вы думаете. А как же я? Кем стал я? Что ж, позволь прояснить этот вопрос раз и навсегда. Я никогда не тронул ни одну девушку. В таком вот смысле. Хочу, чтобы это было зафиксировано в протоколе. Запиши, Табби. Жирным шрифтом, слышишь?

Так что с того дня, если я слишком громко смеялся или шумел, ронял тарелку, забывал сделать домашнее задание или погулять утром с собакой, или же если Эдди просто напивался, у него из-под рубашки появлялся ключ на цепочке, и меня вели в ту комнату с красными стенами – мимо кухни