Ледяной ком растаял, на смену ему пришло тепло, окутало все внутри, обожгло глаза, даже слезы заблестели.

– Я сейчас, я быстро.

– Мою большую чашку.

Николетта метнулась к двери и замерла.

– Ты помнишь, что сказал доктор Вернелли? Пять! Максимум пять чашек эспрессо в день. А ты сколько пьешь? Нет, ты все-таки не убедишь меня, что все в порядке. Я сейчас позвоню доктору!

Пенелопа покачала головой. – Неугомонная. Говорю же, все в порядке. Это осень, просто осень и холод, вот и не хочется вставать. И не надо беспокоить доктора. Давай лучше прогуляемся, зайдем в мясную лавку, к кондитеру. Скоро станет скользко и я совсем из дома не выйду, только на воскресную мессу.

– И к доктору Вернелли зайдем. Даже не спорь!

* * *

Конечно, доктор принял их без записи.

– Плохо, что вы пьете двенадцать чашек кофе в день, маэстра. Каждый день, подумать только! – Врач посмотрел на Николетту и покачал головой. – Вы хотя бы скрывали это от меня! Ради моих нервов.

– Ты мой врач, Пьетро Вернелли. И я ничего от тебя не скрываю. От врача, священника и адвоката нельзя утаивать информацию.

– И вы кладете в каждую чашку по два кусочка шоколада и три кусочка сахара?

– Мне так нравится. – Пожала плечами Пенелопа.– В эспрессо я кладу только шоколад, в двойной эспрессо добавляю сахар. Говорят, что кофе полезен для сердца, сахар для мозга.

– Кто ж это вам сказал,– спросил Вернелли, не скрывая улыбки.

–Люди говорят о многом, Пьетро. Большинство разговоров меня не интересует. Я слышала их много раз. Но если речь идёт о кофе или вине, о вкусной еде, я слушаю.

– Не верится, что женщина в вашем возрасте, которая двенадцать раз в день пьет кофе, а в остальное время гоняется за преступниками, находится в такой хорошей форме. Как врач я счастлив. Просто я не понимаю, как это возможно.

– Возможно, это потому, что я больше не нервничаю из-за пустяков. Посоветуй это другим своим пациентом, и увидишь, как изменится их жизнь. И я не трачу время на гонки за преступниками, с моими ногами я редко выхожу из дома. Я просто помогаю тем, кто в этом нуждается. Своим друзьям. И ничего больше.

Николетта не замечала холода, когда они с Пенелопой вышли от доктора Вернелли и не спеша пошли в сторону мясной лавки. Ей хотелось пританцовывать. Пенелопа в хорошей форме! Мадонна, какое счастье! Пусть ворчит, пусть вредничает, в конце концов она имеет на это право в девяносто один. Лишь бы была здорова.

– Мне нравится, когда ты режешь прошутто тонко, Раффаэлле, – говорила меж тем маэстра мяснику, крупному кудрявому мужчине за пятьдесят. – Но не настолько же тонко, чтобы ломтики прилипали к бумаге. Поверь, приходится тратить больше времени, чтобы отделить ломтики, чем приготовить антипасти.

– Это не моя вина, маэстра. У этой машины свой разум. Она режет так, как хочет.

– Тогда тебе стоит отложить машину в сторону и резать ломтики ножом, как твой отец делал. У него была рука хирурга.

– Ему было легче сосредоточиться на работе, – сказал мясник. – Другие ритмы жизни. И знаете, маэстра, он никогда не был так счастлив, как за этой стойкой. Он не считал это работой. Скорее, он проводил дни в компании друзей.

– Мы чувствовали то же самое. В те годы деревня была другой. Сейчас к нам приезжает гораздо больше туристов, нас догнала цивилизация. И это помогает нашей молодежи зарабатывать на жизнь. Но я скучаю по тем давним тихим дням. Наверное, это часть старости. Но приятно хранить воспоминания о друзьях. Таких как твой отец.

– Помню, он говорил, что именно вы отговорили его открывать ресторан, вместо этого он открыл мясную лавку.

– Скорее это был мой муж, Габриэле, упокой Господь его душу. Но я с ним согласилась. Фабрицио ненавидел толпы, а если ресторан пустует, он закрывается. Но он любил общаться с людьми и был отличным продавцом. И лавка оказалась именно тем, что надо. Он много работал, и я ни разу не видела его без улыбки на лице.

Раффаэле завернул прошутто в коричневую бумагу и заклеил её с двух сторон. – Я знаю, вы просили двести грамм. Но пусть будет четыреста.

– Я заплачу,– кивнула маэстра.

Мясник вышел из -за прилавка. Пенелопа не доходило ему до плеча и казалась втрое тоньше Раффаэле.

– Считайте это подарком. Не от меня. От моего отца.

Пенелопа улыбнулась и кивнула. – В таком случае благодарю вас обоих, тебя за такой добрый жест, а твоего отца за такой восхитительный подарок.

* * *

В кондитерской Алессии они взяли по чашечке кофе и выбрали по хрустящей карамельной тарталетке.

Хозяйка оглянулась по сторонам, присела к ним за столик.

– Знаете, как бывает, люди все время говорят с продавцами в лавках, с барменами, с кондитерами. Как будто мы заместители приходского священника, но готова поспорить, что священник не слышит и трети того, что говорят нам. Обычно я молчу и пропускаю все мимо ушей. Но в этом случае я подумала, что вам стоит знать.

– О чем ты, девочка?

– По деревне ходят разговоры, что Симоне Альбани не должен был обращаться к вам за помощью.

– Почему? Как так?

– Говорят, что синьора Николетта и марешалло Брандолини были на ужине и поэтому должны быть в списке подозреваемых вместо того, чтобы копаться в чужих делах. Знаете, что-то вроде – главное во время расследования не выйти на самого себя.

У Николетты челюсть отвисла.

– Передаю слово в слово, как услышала. Но вы же знаете, в деревне болтают, лишь бы было о чем говорить. Я бы на вашем месте не брала в голову. Помните меня записали в убийцы и даже перестали ходить в кондитерскую? Через две недели все встало на свои места. Я не хотела вас расстраивать, просто… если кто-то говорит обо мне за моей спиной, я хочу это знать.

– Спасибо, Алессия. Знаешь, самое тревожное не в том, что говорят за нашей спиной. Дело в том, что они не ошибаются, мы с Бани были там, в темноте, когда девушку убили. И объективно люди правы.

– Что за чушь, вы даже не знали девушку!

– А ты знаешь, сколько убийств совершают люди, не знающие своих жертв?

– Нет.

– Я тоже. Но думаю, не одно. И у новой лейтенантши карабинеров мы с Бани в списке.

Двери отворились, колокольчик зазвенел и в бар вошел директор школы Риккардо, за ним пожилая синьора, живущая по соседству.

– Говорят, Лоренцо