– Да ну ее! Много из себя гнет! – фыркнул Гоша.

– Да она с Лучком тусит, – добавил Паша.

Лука – имя Лесникова, значит, речь о нем.

– А сейчас она здесь? – дожимал Глеб, отхлебывая из кружки.

Пиво было, кстати, дрянное.

– Не. Нету.

– Да Лучок вроде говорил, что собирается в Маскау, – небрежно бросил Паша. – Вчера или позавчера. Наверное, ее с собой взял.

– Точняк. У него на «Мосфильме» встреча с каким-то чечиком.

– Это фамилия? – уточнил Глеб.

– Чечик – это человек, но сероватый, – возразил Гоша, – а там какой-то крутой замес.

– На «Мосфильме»? – уточнил Глеб.

– Ну, Лучок так сказал. Может, врет, – пожал плечами Гоша.

– Не. Не врет. Я его там видел.

Паша долго пил из кружки, кайфуя. Глеб ждал.

– А ты чего там делал? – удивился Гоша.

– Однокашника хотел увидеть. Он помощник оператора в одной из студий. Лучок там с кем-то стоял в коридоре.

– А мне почему не сказал, что туда ездил? Хотел просочиться?

Гоша явно обиделся, стал наезжать на дружка, и завязался совсем другой, неинтересный для Глеба разговор.

Под видом похода в туалет он потихоньку вышел и позвонил Галимову.

– Мне нужно смотаться в Москву. Срочно.

– Погоди. А что насчет Абашидзе? Я думал, мы вместе им займемся.

– Тряси его насчет Риты и Лесникова.

– Это кто?

– Ее любовник. Связан с кино и наркотой тоже. Пропал после смерти Риты. Сейчас, возможно, находится в Москве.

– Не понял. Чей любовник?

– Все ты прекрасно понял. Абашидзе связан с обоими.

– А кто из них маньяк?

– Оба. Или никто.

– То есть маньяк ни при чем? Это ты хотел сказать?

– Подражатель на один раз. Ее могли убить из-за наркоты. Рита – распространитель. Лесников связан с дилером. Сейчас, возможно, встречается с ним в Москве.

Галимов ошалело молчал в трубку, не в силах переварить столько новостей.

– Не тупи, Рустем, – посоветовал ему Глеб, заводя свой «Вольво». – Звони московским боярам, пусть встречают и наметят в помощь нескольких бегунков.

– С чего им впрягаться?

– А с того, что дурь – это топ, вектор движения к новым звездам на погонах, а мы – люди благородные и славой поделимся. Нутром чую – не по мелочи. Тут сеть. Нам без них не сдюжить. Времени мало. Если Лесников убил Риту, ему надо делать ноги как можно скорее. Так что, Рустик, шевелись.

– Я, кстати, решил по твоей подопечной, – неожиданно сказал Рустем. – Придержат дело. Хотя пока никто не чухнулся. Но поторопиться надо.

– Я не забыл.

Боль в голове закончилась вместе с Московским проспектом, и теперь ничто не мешало ему думать.

Глеб собирался по пути выстроить свой маршрут в Москве, чтобы не терять ни минуты, но думать стал совсем о другом: о женщине Насте и странностях, которые с ней происходят и которые он тоже пока не мог понять.

Некстати вдруг вспомнились горячие черносмородиновые глаза и рот, который любит улыбаться, но так редко это делает.

Кому она могла помешать?

Это лишь предчувствие, но почему-то ему казалось, что неведомый преступник очень хочет убрать со своего пути Анастасию Романовну Нейман.

Натертая на терке

Когда ребята из отдела Курортного района поняли, что можно свалить с плеч дело Неймана, то очень сильно обрадовались. Сразу смекнули, какая перед ними открывается перспектива: отбрыкаться от заведомо тухлого висяка, позволив соседям из Центрального разгребать сразу два убийства с мутным потенциалом. Однако хитрый лис Галимов, изложивший суть радостного для них события, сумел уговорить «курортников» придержать дело, даже если на него поступит запрос – сославшись на отпуск самого большого начальника. К просьбе был приложен солидный бакшиш, давший понять, что отказать в такой просьбе – себя не уважать.

Они обещали потянуть три дня, и Галимов вернулся героем. Три дня – немного, но и немало. Авось успеют.

То же самое, но по другому поводу думал капитан Силаков. Он не сомневался: стоит хорошенько надавить на Анастасию Нейман, она во всем сознается. Ведь ясно как божий день: кроме нее, убивать бедняжку Дмитриеву не выгодно никому. Кроме того, у него были и другие резоны не затягивать следствие, но об этом никому знать не полагалось. На Камкина он тоже не слишком надеялся. Последние дни Борис выглядел особенно вялым и апатичным. Силаков не хотел, чтобы это заметило начальство, а то прилетит обоим. Поэтому брал на себя то, что требовало усилий: допросы, доклады наверх, оставляя Камкину нудные рапорты и методичные протоколы. Оперативную работу они делали вдвоем, хотя у следователя был свой функционал. Ну да это никого не касалось, они сами разберутся, кому чем заниматься.

Начиная работать с Нейман, он усадил Бориса за ее спиной и сам сел так, чтобы подозреваемая не могла обернуться и увидеть квелый взгляд и бледное до синевы лицо.

Каждую минуту с тех пор, как все случилось, Настя ждала только одного – ареста. Она не сомневалась, что оснований у полиции достаточно, и удивлялась, почему этого до сих пор не произошло.

Она была готова ко всему, кроме одного: признания в убийстве.

Но у следствия были другие планы, и ею занялись всерьез. Настя поняла это, как только переступила порог. В кабинете был и тот полицейский, который снимал с нее показания в первый раз, но допрос вел капитан. Оказалось, что работают они вместе – Силаков и опер Камкин.

Один сел напротив, второй – сзади. Словно в плен взяли. Следователь стал задавать вопросы. Камкин молчал, но Настя постоянно чувствовала спиной его взгляд. Как будто чем-то липким и склизким водили между лопаток.

Через минуту стало страшно. Глеб, конечно, предупредил, что на нее начнут давить. Все же Настя чуть не спасовала, когда следователь посреди разговора вдруг вкрадчиво поинтересовался, не хочет ли она сделать признание.

– Ка… какое признание? – спросила она тоненьким голоском и сама удивилась тому, как жалко он звучит.

– Вы не понимаете? В убийстве.

– Я никого не убивала и ни в чем признаваться не собираюсь, – чуть увереннее, но по-прежнему блеющим голосом сообщила Настя.

– Ну-ну.

Силаков нагнулся, чтобы поднять упавший листок, но его ухмылку она заметила. Паскудная была ухмылка.

Силаков вообще производил неприятное впечатление. Красное, покрытое рытвинами широкое лицо, маленькие глазки под нависшими рыжими бровями и слишком низкий лоб. Настина бабушка о таких говорила – «кулацкая морда». Вел он себя соответствующе: все время кривил рот и буравил глазками так, что хотелось отвернуться, скрыться от этих навязчивых буравчиков. Он,