– Я так подвел Агастуса, боже мой, как я подвел Агастуса, это просто невообразимо. Он на меня рассчитывал, а я так подвел его. И тебя, Агата, черт меня дери. – Упирает локти в колени, закрывает лицо ладонями. И вот тут мое сердце пропускает удар. Я чувствую нежность, жалость, сочувствие, все сразу. И это так же невыносимо, как и его слова. Меня сковывает такое сильное дежавю, что за грудиной становится больно. «Я больше не могу, Агата, я не доживу до следующей весны». Нет уж. Такое – слом мужского характера – Агата Ласселс пережить второй раз не в состоянии. У Агаты Ласселс не настолько крепкие нервы. Руки холодеют, сжимаю их в кулаки.

Я встаю. Я делаю шаг. Я присаживаюсь на ручку кресла – только бы не обломилась, давно не реставрировали. Я глажу Доггера по спине, по плечам. Не имею представления, что делать в подобных ситуациях, единственное, что приходит на ум – паникующая лошадь. Если лошадь боится, дичится, надо уверенно подойти, взять под уздцы, властно и миролюбиво потрепать по холке и, может быть, дать сахарок. С моим пони Фердинандом этот метод всегда срабатывал. С первой частью вроде бы справилась, остается понять, что для Доггера сахарок.

– Отец никогда бы так тебе не сказал, Доггер. И я тебе так не говорю. Я не знаю, зачем ты ходил к гадалке. Но уверена – то, что произошло там, произошло по независящим от тебя обстоятельствам. Если хочешь, я завтра же уеду, как ты просишь.

– Спасибо, Агата.

Сахарок, как всегда, покорность, а моя покорность, как всегда, вранье. Я поеду в Лондон, а после вернусь, как и планировала. Еще не было такого, чтобы Харвуды покидали Харвуд-Хаус – без веских на то причин, конечно же, – ни один из Харвудов идиотом не был. А я, как никак, их неотъемлемая часть.

Глава 5

Жаба в норке

«Красный поезд на платформу

Направляет машинист.

“Ах, спасибо! До свиданья!” —

Прощебечет наша мисс

И сбегает по ступеням,

Не теряя ни мгновенья,

Вдаль, туда, где возле дома

Каждой веточкой знакомый

Ждет родной и безмятежный —

тихий сельский уголок».[11]

И правда, скорее бы уже приехали. Но добираться на такси до Лондона мало того, что дольше, так еще и дороже. Потираю лоб и закрываю глаза. Жаль, я не в состоянии прочувствовать оптимизм и жизнелюбие лирической героини – они могли бы принести облегчение, потому что…

Отвратительная поездка в британскую библиотеку в Коллингдэйле. Отвратительная встреча с Блэквудом. Он вдруг решил в середине разговора, что если отец умер, а я не замужем, то может делать скользкие намеки на ужин в Савое с последующей увеселительной программой. Вероятно, на Хайгетском кладбище: Блэквуду шестьдесят три, в молодости пописывал готические романы – Хайгет подходит по двум пунктам из двух. В «Фойлз» на Черинг-Кросс идти уже не было ни сил, ни желания. Еще хотела присмотреть себе брюки… Без разницы, какие на мне брюки. Без разницы, в моде ли широкие или уже нет – хоть пятьсот каталогов пролистай, – указаний, как вести себя в сложившейся ситуации, там не найти.[12]

С такой ненавистью смотрю на пожилого джентльмена напротив, что тот смущенно смотрит в ответ и решает пересесть. Ну и славно. Все же эти поезда… слишком грязные, даже снаружи. Не знаю, как остальным, мне «велосипедный лев», забрызганный грязью, кажется оскорбительным.[13]

Доггера уже, наверное, арестовали, а ты, Агата, занимаешься делами сомнительной важности. И даже их, Агата, ты умудряешься сделать кое-как: отыскала ответы лишь на тридцать семь вопросов. То, что ты чуть не ослепла, глядя в оверхед, тебя совершенно не извиняет, как и то, что ты искала особенно мерзкие подробности старого убийства. Неважно. Дела, поиски, беседы – предлог, попытка растянуть время.[14]

Возможно, Доггера не арестовали. Но, чтобы ни происходило в Харвуд-Хаусе, надо собраться. Один раз получилось – когда отец заболел, самое время повторить. Веселую Агату оставим до лучших времен, сейчас нужна Агата деятельная.

Я бросаю взгляд в окно. Йоркшир разный, поищи и найдешь – акварельные тернеровские оттенки, черные тени Веласкеса в рощах, золотой период Климта в стерне на полях. Но сегодня Йоркшир не успокаивает меня.

Постарайся, Агата, вспомни, как учил отец: необязательно во что-то верить, сделай вид, что веришь, потом это войдет в привычку. Он говорил про Бога, но и для текущего положения дел подходит как нельзя лучше. Сделай вид, что справляешься, и обязательно справишься. Я выдыхаю и снова закрываю глаза. Соберись.

* * *

На этот раз Харвуд-Хаус встречает меня настоящими, не дождливыми рыданиями. То, чего всеми силами старалась избежать в день смерти отца, нагоняет сегодня и отвешивает с размаха пощечину.

Миссис Тернер вытирает слезы передником, содрогаясь. Милли гладит ее по спине, содрогаясь. Невыносимо смотреть – завидую – умеют плакать, выливать скопившееся внутри напряжение.

– Что произошло?

– Мистера Доггера забрали!

Голову ведет, опираюсь кончиками пальцев о столешницу. Соберись.

– Во сколько это случилось?

– Днем. – Милли шмыгает носом и глядит исподлобья. Ресницы слиплись от слез.

– Во сколько, а не когда, Милли.

– В два… в три… когда постель вашу перестилала.

Как будто я знаю, во сколько она перестилает постели… Смотрю на наручные часы – «Ролекс» с золотым ремешком мягкого плетения, подарок отца, – не смогла заставить себя продать. Иногда мне кажется, что положение стрелок часов – единственное предсказуемое в жизни. 5.12.

– Спасибо. Миссис Тернер, Милли, успокойтесь, это просто досадное недоразумение.

– Такой молодой. Неужто он убил? – Миссис Тернер шумно сморкается в полотенце – хорошо, что не в фартук, – с трудом заставляю себя не отступить на пару шагов. Я на кухне, в конце-то концов, или в театре?! Дают, судя по всему, Гамлета, не меньше. «Идет за горем горе по пятам, спеша на смену». В роли Гертруды – миссис Тернер, в роли остальных – Милли Кингсли.

– Повторяю, перестаньте рыдать обе и займитесь делами. Скоро все образуется. Милли, найди Ванессу, пусть принесет то самое пальто. – Я специально выделяю голосом «то».

«То самое» пальто – кашемировое пальто с воротником из меха викуньи. Если кто-то узнает, что мы с Ванессой создали его из старого драного манто прабабки и довоенного пальто отца, мне придется умереть молодой, не выдержав позора. Однажды, придя в разгар заседания нашего клуба кройки и шитья, отец вспомнил, что где-то