— Почему?

— А потому! Не мог уйти. У меня руки тоже не топором заточены, но Женька из тех умельцев, которых днем с огнем ищут. Его и сравнить-то не с кем, любой столице-загранице нос утрет. Дар у него! Это скоро и я, и клиенты наши поняли. Приковыляет к нему иной и давай канючить: «Ходить не могу. Мучаюсь. Плохо сделали. Только на вас вся надежда». А у Женьки в лице ни кровинки — как у покойника. И зубы клацают. Но как-то справляется с собой: показывайте, говорит, не стесняйтесь. А тому не до стеснений, отстегивает протез, культю выставляет — рубцы воспалились, гнойники. Женя посмотрит и скажет: «Сделаем». И не было случая, чтобы сказал и не сделал.

Калинин подбросил нож, поймал, снова подбросил и снова поймал. Лицо у него было застывшее. Маска, а не лицо.

— Ему бы зонтики ремонтировать и батарейки в часы вставлять. Все спокойнее. Но не мог он отказать! Знали бы эти просители, что с ним после их визитов творится, так, может, не лезли бы со своим хмыканьем. Хотя, нет, своя болячка всегда больнее болит, так что все равно бы лезли. А он… Как уйдет очередной безногий или безрукий, Женька сядет на табурет, руки к коленям приложит, зрачков нет — белки одни, губы шевелятся. Я хоть и черствый человек, а из комнаты выходил — не мог его таким видеть.

— Не жалел он себя, — сказал Кочергин.

— Не жалел. — Калинин опять стал водить лезвием по пальцу. — Я все допытывался: «Чего ты над собой издеваешься?» — «Это ничего, — отвечает. — Кто-то должен. Да и получается у меня…». Получается! Да он чудеса творил! Ему сотни людей по гроб жизни обязаны. Такие им руки-ноги делал — от настоящих не отличить! А он: «Получается…» — словно это все на свете объясняет. Я сколько раз говорил: «Ты о долге перед другими забудь. В первую голову человек о себе заботиться должен». Он отвернется: «Обо мне разговора нет». А потом ушел. Не выдержал все-таки. И что теперь?

— А теперь вот эти куклы… — задумчиво проговорил Кочергин. — «Удавленники». И лица их — лицо Евгения Арефьева.

Из разрезанного ножом пальца Калинина брызнула кровь.

16

В Управлении Кочергин первым делом осведомился у дежурного, не объявлялся ли Максим.

— Не объявлялся, Михаил Митрофанович. А к нам телевизионщики нагрянули. Видели их?

Следователь кивнул. Он обратил внимание на ярко-красный фургончик, на борту которого красовался логотип местного кабельного канала. И у него почти не было сомнений, по чью душу прикатили сюда журналисты. По его.

— Меня кто-нибудь спрашивал? — спросил он, все же надеясь на отрицательный ответ.

— Приходько. С полчаса назад. Я пытался вам на мобильный позвонить, да без толку.

Кочергин достал мобильник и, взглянув на дисплей, убедился, что взаимоотношения с техникой у него по-прежнему оставляют желать много лучшего. Аккумулятор был разряжен, а звонок соседу Арефьева его совсем доконал. Может, и Максим звонил, и тоже не дозвонился…

— Пойдете к руководству-то? — поинтересовался дежурный.

— А ты меня видел? — вопросом на вопрос ответил Кочергин. — А раз не видел, то как же я узнаю, что оно меня искало? Верно я говорю?

— Вам виднее, — ухмыльнулся дежурный.

— И мне виднее, — засмеялся кто-то за спиной Кочергина.

Следователь обернулся. У лестницы, ведущей на второй этаж, где располагались начальственные кабинеты, стоял Черников.

— Ну и глаз у вас! — восхитился дежурный. — И слух! И нюх…

— Много говоришь, — оборвал его Черников и взглянул на Кочергина. И столько было неприязни в этом взгляде, что другой бы поежился, но без пяти минут пенсионер Кочергин остался невозмутим. Впрочем, он и прежде — и год, и два, и пять назад — демонстрировал полное и до глубины души оскорбляющее Черникова безразличие к его персоне в целом и карьерному росту в частности.

— Ничего не поделаешь, — устало проговорил Кочергин. — Придется идти. Теперь не открутиться.

Дежурный хотел что-то сказать ободряющее, но тут по лестнице спустились два парня, один из которых нес телекамеру.

Посторонившись и подождав, когда телевизионщики выйдут на крыльцо, Кочергин сказал:

— Уже хорошо. Без свидетелей спокойнее.

— Особенно без таких, — поддакнул дежурный.

Кочергин обошел, как кадку с пальмой, Черникова и стал подниматься по лестнице.

— О Поликарпове не хотите спросить, Михаил Митрофанович? Где он сейчас — неужто не любопытно?

Кочергин не остановился и Черникову не ответил.

Приходько жадно пил воду.

— Утомили, — объяснил-пожаловался он. — Знаешь, о чем мечтаю? О собственной пресс-службе. Чтобы отшивала этих наглецов. А так все сам да сам. И ведь не пошлешь куда подальше. Не те времена. Демократия! Приходится и принимать, и выслушивать их бредни. Пытали меня о куклах твоих — и про вчерашнюю, и про ту, что сегодня из парка приволокли. Я ему русским языком говорю, что для выводов мало фактов, а для беспокойства — никаких оснований. А он в ответ какую-то околесицу. Что куклы эти — репетиция перед тем, как живых людей начнут по улицам развешивать. «Кто начнет?» — спрашиваю. «Сектанты». Я говорю: «Какие сектанты, помилуйте! Они, конечно, люди своеобразные, но ведь не сумасшедшие». А он эдак победно: «Значит, вам все-таки кое-что известно! Это маньяк, да?» Во как лихо заворачивают! Раз — и в дамки. Я, конечно, его отбрил: «Не надо, молодой человек, искать потайной смысл в моих словах и приписывать мне собственные умозаключения. Вас послушать, так в городе маньяк на помешанном сидит и психопатом погоняет, что, смею заверить, не соответствует истине». Журналюга в ответ: тогда какие у вас предположения?

— А какие у вас предположения? — спросил Кочергин.

Приходько отставил стакан и налег жирной грудью на стол.

— Это не ко мне вопрос, Михаил Митрофанович, это к тебе вопрос. Я со своей стороны все необходимое сделал: от других дел тебя освободил…

Кочергин смог сдержать усмешку, но даже если бы усмехнулся, Приходько навряд ли прореагировал бы, так был распален.

— …журналистов приструнил, даже снять «удавленников» не позволил. И целую лекцию выслушал о свободе слова и доступности источников информации. Ты мне ответь: когда «кукольника» найдешь? Достал он меня своими играми!

— Судя по всему, изготовил муляжи некто Евгений Арефьев. Работал в мастерской «Металлоремонт», делал протезы. Но уволился. Имеет комнату в коммуналке. Три дня она на замке.

— Не густо. И чего он добивается?

— Не знаю. Постановление на обыск нужно. Войдем в комнату, тогда, возможно, что-то прояснится.

— За ордером дело не станет. Завтра…

— Завтра?

— А ты сегодня хотел? Ишь какой быстрый! Всех своим аршином меряешь. Да не все допоздна