— Ущучил, — кивнул Кочергин. — А когда домой шкандыбаешь, тогда можно и на стульчике передохнуть.

— Верно! — захохотал Деревяшка. — Ну, так какое у тебя ко мне дело?

Следователь коснулся носком чурки.

— Получше себе справить не мог? Или тоже психология?

— Она самая. Дома есть и получше, для парадных выходов. А что за интерес такой?

— Есть интерес, — подтвердил Кочергин. — Где их делают, протезы?

— У нас или вообще?

— У нас и вообще.

— За нормальным протезом в Москву ехать надо, — сказал инвалид. — К ортопедам. Там с твоей культей как с писаной торбой возиться будут. Не за так, конечно. За бесплатно такое сварганят, что лучше не примерять. Но если деньги есть, такую конфетку слепят, хоть марафон беги.

— А что у нас?

— Есть местечко. Тут, неподалеку, на Чернышевского. «Металлоремонт». Ну, зонтики чинят, сумки… Мастер там есть, вот он этим делом иногда пробавляется. Коли попросить хорошо. Местные культяпые его хорошо знают. И уважают сильно.

— Ты с ним знаком?

— Что, протекцию составить нужно?

— Не без этого.

— И рад бы, да не получится. Я-то свой протез, тот, домашний, из столицы привез. Дорого, между прочим, отдал. Но это ничего, есть кой-чего в загашнике. Я, между прочим, теперь почти не потребляю. — Деревяшка выразительно щелкнул себя по горлу.

— Образумился?

— Надоело просто. Да и деньги появились не сравнить с прежними. Я машину купил, слышал?

— Нет. С каких барышей?

— Вот с этих! — Деревяшка показал на коробку из-под обуви, в которой лежали три скомканные купюры, а по углам притаилось несколько монет.

— Тогда тебя не жалеть, тогда тебе завидовать впору, — усмехнулся следователь.

— Это точно. В чем, в чем, а в жалости не нуждаюсь. Жалеть вообще никого не надо. Глупо и вредно.

— А вот с этим, Костя, я не соглашусь. Ладно, пойду я. — Кочергин тяжело поднялся. — Удачи тебе. В бизнесе.

15

Лет двадцать назад это одноэтажное приземистое здание было бы настоящей находкой для режиссера, снимающего ленту «про революцию». Закопченные красного кирпича стены, подслеповатые оконца — все так и просилось в кадр. Но сейчас снимали другие фильмы: с киллерами, наркотиками, проститутками, сутенерами и олигархами. Другие фильмы для других зрителей.

Кочергин помнил, что когда-то под этой ржавой двускатной крышей ютилось несколько контор. Потом, видимо, здание было признано аварийным, и конторы стали потихоньку выселять или ликвидировать «как класс». А про мастерскую «Металлоремонт» забыли. А может, пожалели, благо что находилась она в небольшой пристройке, которая на вид была еще очень даже ничего: сто лет простояла, ну и еще пяток продержится…

За обитой жестью дверью находился коридор, и в коридоре том на единственном стуле сидел мужчина, уныло опустивший подбородок на грудь. Его костыли лежали на полу.

В проеме двери, ведущей в собственно мастерскую, стояла могучих форм женщина. Обойти ее было решительно невозможно, да Кочергин и не пытался. Он привалился к стене, готовый ждать и минуту, и две, и пять, но не больше.

Следователь думал о Балашове. Бывший опер невольно подсказал ему ход, когда заговорил о протезах. Он тогда решил, что надо бы отработать и эту версию. Решил — и забыл напрочь. Лишь увидев из окна автобуса дом Кости-Деревяшки, и вспомнил, и сопоставил.

Эх, Петя… Видно, совсем достала его нынешняя жизнь. Что несет: лучше бы ногу отрезали. А случись такое, Балашов наверняка оказался бы в этом полутемном коридоре. Откуда у покалеченного опера деньги на столичных ортопедов? Он же у вокзала милостыню не просит!

— Получите.

— Сколько с меня?

— Восемьдесят.

— Совсем оборзели!

Пылающая гневом женщина, с отремонтированной сумкой наперевес, прошествовала мимо следователя к выходу.

Кочергин взглянул на сидящего на стуле мужчину, но тот не изменил позы, даже глаз не оторвал от ему одному известной точки на противоположной стене коридора. Где-то у плинтуса…

— Что у вас?

Человек в синем халате выжидающе смотрел на него.

— Разговор.

Кочергин предъявил удостоверение.

— Что ж, проходите.

Они прошли в помещение, половину которого занимал верстак, на нем в кажущемся беспорядке лежали инструменты, куски дерева, полоски пластмассы, обрезки кожи… и затянутая в перчатку кисть. Ремешки, которыми протез крепится к запястью, были похожи на щупальца.

— Калинин я, — сказал мужчина. — Спрашивайте. Других ответчиков не будет. На всю лавочку я в единственном экземпляре.

Кочергин достал пачку фотографий, отделил две верхние, на которых был запечатлен голеностоп куклы.

— Знаете, чья работа?

Калинин взял снимки.

— Такие не делаем, — сказал он, не спеша, однако, возвращать карточки. — А что случилось-то?

— Интересуюсь.

Калинин задумчиво поводил глянцевой стороной фотографии по подбородку.

— И все-таки?

— Давайте не будем играть в прятки! — жестко произнес Кочергин.

— Еще чего… — Калинин недовольно взглянул на следователя из-под насупленных бровей. — Только чего же я буду имя человека трепать, если уверенности во мне нет. Напраслину возводить?

— Никто вас к этому не принуждает. В моей власти обязать вас говорить, но я этого не сделаю. Пока! — Кочергин положил оставшиеся снимки на край верстака. — Посмотрите.

Отповедь оставила мастера безучастным. Отповедь, но не фотографии. Последним в пачке лежал снимок, где крупным планом было лицо «удавленника». Калинин долго вглядывался в него, потом глухо проговорил:

— Я знаю этого человека.

— Это кукла, — пояснил Кочергин. — Манекен. Муляж.

— Вы что, не понимаете? Это он и есть! Он сам себя изобразил.

— Кто — «он»?

— Женя… Арефьев. — Калинин подхватил с верстака тонкий нож и всадил его в протез. Поднял искусственную кисть, как кусок ростбифа на вилке, покачал, бросил обратно. — Его работа. Не хотел я его впутывать…

— Вы с ним близко знакомы?

— С Женькой? Общались. Он со странностями. Я так понял, что он вообще близко к себе никого не подпускает. Так что общались — и только. Пока не уволился.

— Давно это произошло?

— С полгода.

— А почему?

— Это вы у него спросите.

— Спросим. Где он живет? Адрес!

— Посмотреть надо. В документах есть.

— А телефон?

В громадных лапищах невесть откуда появилась записная книжка. Толстые пальцы на удивление бережно и ловко обращались со страницами.

— Вот… — Калинин продиктовал номер.

Следователь помедлил, потом достал мобильник и стал нажимать кнопки.

— Але? — раздался в трубке надтреснутый голос.

Коротко поговорив и убрав мобильник в карман, Кочергин сказал:

— Слышали? Поняли? По словам соседа, комната Арефьева уже три дня на запоре. Так что, как видите, наш интерес к нему вполне оправдан. И вопросы мои отнюдь не досужие. Почему он уволился?

Калинин выдернул нож из протеза, провел лезвием по подушечке большого пальца.

— Женька раньше должен был уйти. Потому что не мне чета. Это моя душа давно заскорузла, а для него каждый день здесь