— Он, часом, не на склад пошел разбираться? — вмешался Максим. — Ну, из-за двери?

— Нет, тут другое. Два месяца назад Алеша с девушкой познакомился. Любой зовут. В дом ее привел со мной познакомить. Девушка мне понравилась, хотя соседки тут же уши прожужжали: непутевая, без царя в голове, погулять любит. А мне без разницы. Главное, сыну по сердцу, а он в людях редко ошибается. И Алеша ей глянулся. У них это серьезно, — заверила Виноградова, хотя никто не пытался убедить ее в обратном. — Люба мне позже призналась, что поначалу уверена была: «поматросит» он ее — и на все четыре стороны. Но не такой Алеша человек! Он у меня надежный, обстоятельный. Это сразу видно. — Ольга Тимофеевна посмотрела на стену, где висела в безвкусном паспарту фотография парня в берете десантника. — И красивый, правда?

— Правда, — согласился Кочергин.

— Мне потом кумушки донесли, что изменилась Люба, с компанией прежней порвала, гулянки-вечеринки бросила. А я и не сомневалась. Я как посидела с ней тут, за жизнь потолковала, сразу поняла, что основа у нее хорошая, крепкая. А кидало ее… Так со всяким может случиться! Молодая еще, неопытная, ей мишура глаза застила. Знаете, наверное, исстари считается, что в человеке стержень должен быть. Есть стержень — человек все переможет. Нет его — погорел: одно название, что человек, проверить — внешность одна, обман, мишура и есть.

— Непросто ее распознать, подделку, Ольга Тимофеевна. А стержень… Он ведь и согнуться может.

Виноградова положила худые руки на стол и уставилась на них немигающими выцветшими глазами.

— Бывает и так, конечно. Вот и с Любой что-то произошло. Четыре дня назад позвонила: так, мол, и так, Алексей, не хочу тебя видеть, что было — забудь. Алеша растерялся, а она уж и трубку повесила. Он ко мне: не обидела ли? Я аж перекрестилась. Окстись, говорю. Тогда он в общежитие помчался — нет ее; на работу — ткачиха она на фабрике — и там нет. Пропала! Алеша извелся весь. На сегодня отгул взял. «Пойду искать!» Я спрашиваю: «Где же ты ее искать будешь?» — «Не знаю, — отвечает. — По ресторанам пойду, по кафе, барам. Вдруг ее на старое потянуло?» Часа два как ушел.

— Мы вам, Ольга Тимофеевна, телефончик оставим, — сказал Кочергин, доставая визитную карточку. — Появится Алексей, пусть позвонит.

Виноградова всполошилась:

— Да зачем вы приходили-то? Что вам от него надо? И я-то, дура, язык придержать не смогла! Знаю же, знаю, что нынче за откровенность дорого спрашивают и злом платят.

Никитин резко встал.

— Напрасно вы так. Мы к нему за помощью.

— Все вы хорошие! — сдавленно крикнула женщина. — Черников, следователь тот, с виду тоже добрее отца родного казался. А чем кончилось? — Она заплакала.

Ольга Тимофеевна не провожала их. Максим отодвинул «собачку» замка, они вышли и закрыли за собой дверь. Тихо закрыли.

14

— Как бы бед не натворил.

— Может. — Кочергин сунул руки в карманы пальто. — Шансов найти его всего ничего, но попытаться надо. Фотографию разглядел?

— Узнаю. А ведь похоже, что не Виноградов кук-лами-то балуется, а, Михаил Митрофанович? Хотя сапоги его. Подписаны!

— Вот обо всем этом ты его и спросишь.

— А вы сейчас куда?

— По делам. В случае чего позвони на мобильник.

К остановке подошел автобус. Когда следователь поднимался в салон, кто-то подтолкнул его в спину: эй, поторопись, старый!

— Да где ж ему быть? — удивилась старушенция, к которой Кочергин обратился с вопросом, где Деревяшка. — На вокзале.

— Живой, значит, — удовлетворенно проговорил следователь.

— А что ему сделается? — Бабка подтянула под острым подбородком узел белого, в мелкий горошек, платка. — Еще нас всех переживет.

Кочергин потер колени. Уж как ему не хотелось вставать с этой прогретой солнцем лавочки, а надо.

— Болят? — участливо спросила бабка.

— Спасу нет.

— Лопухи привязывать надо.

— Пробовал. Не помогает.

— Так ты что же, к Деревяшке опыт перенимать пришел? — ехидно осведомилась старушенция. — Как без ног жить?

— Ага, готовлюсь, — покладисто ответил Кочергин.

— Бога гневишь!

— Его прогневишь…

Следователь поднялся и пошел со двора.

В прежние времена он одолел бы расстояние до вокзала минут за десять, а сейчас шел полчаса. Даже пару раз присел на подвернувшиеся скамейки.

— Никак охромел, Митрофаныч?

Деревяшка сидел на картонке чуть сбоку от лестницы, ведущей на платформу. Место он выбрал удачное, проверенное: и народ мимо шастает, и тень от кустов — не жарко. Костыли убрал за спину, а деревянную, потемневшую от времени чурку, заменявшую протез, выставил на всеобщее обозрение, так же как и мозолистую, ярко-красную культю. Чтобы всякий видел — тут без обмана.

— Здравствуй, Костя, — сказал Кочергин. — Давно не виделись. Все нищенствуешь помаленьку?

Деревяшка засмеялся, обнажив пеньки зубов.

— Обижаете, гражданин начальник. Зарабатываю! Занимаюсь малым предпринимательством. Бизнес это мой, понятно?

— Какой же это бизнес, если налогов не платишь?

— То есть как не плачу? — обиделся инвалид. — Каждый день отстегиваю. А что не государству, так то не суть.

— А кому?

— Ну, есть бабы в русских селениях. И мужики есть тоже — в погонах и без. Крепкие мужики. На руку скорые. С такими лучше не связываться.

— Кто — не скажешь?

— А когда я вам, ментам, что говорил? У нас с тобой, Митрофаныч, разные жизненные интересы. Но что любопытно: и мне, и тебе хочется жить. Это нас объединяет. Так что не будем мешать друг другу.

— Я помочь хотел.

— Благодарствую, но в медвежьих услугах не нуждаемся.

— Хамишь.

— Шучу. Ну что ты прилип? Дело есть — говори, нет — не мешай частному предпринимателю, времена не те, чтобы мешать.

— Ладно, Костя, — примирительно сказал Кочергин. — Живи как знаешь. Не мне за тебя решать, в какую сторону смотреть и с кем дружбу водить. А дело у меня к тебе действительно есть.

— Да ну? Тогда садись. — Откуда-то из-за спины Деревяшка жестом фокусника вытащил складной алюминиевый стул и раздвинул его, натягивая брезентовую ткань. — Прошу!

Кочергин с сомнением посмотрел на хлипкое сиденье.

— Не боись, — успокоил инвалид. — Проверено!

Следователь придержал полы пальто и осторожно сел.

— Чего сам-то на картоночке жмешься?

Деревяшка фыркнул:

— Ну ты даешь, Митрофаныч. Это ж психология! Я ведь кто? Я же убогий, судьбой обиженный! У меня ничего нет: ни кола ни двора, костылики только, чурка вместо ноги и картонка под седалищем. Потому и бросают мелочишку на пропитание. А если я на стуле рассядусь, кто ж мне подаст?