— Так точно! — Никитин вскочил, вытягиваясь в струнку. — Только за дела. Поэтому ходатайствую о премии или награждении ценным подарком, можно именным оружием.

— Нашел?

— Нашел, Михаил Митрофанович, — перестав дурачиться, сказал Максим. — Я поехал?

— Не гони лошадей. Ты обедал?

— Да не хочу я.

— Пойдем.

В кабинете Кочергин одарил Никитина бутербродами, которые утром дала ему супруга, исходившая из соображения, что если все равно сухомятка, то пусть она будет «домашней». Максим для приличия поломался, потом выбрал бутерброд, который поменьше, и впился в него зубами. Аппетитно жуя, он поведал о своих успехах.

Следователь выслушал не перебивая, потом снял трубку телефона.

— Игорь? Что там у вас?.. Давай по-быстрому. Крапивницкому привет.

Минуту спустя дверь распахнулась, и в кабинет вошел Игорь. На нем был белый халат, заляпанный бурыми пятнами. Левый карман оттягивало что-то тяжелое. В руке он держал пачку фотографий.

— Хвались! — разрешил следователь.

— Нечем. — Игорь стал раскладывать на столе фотоснимки.

Кукла. На тросах крана. В кустах. На лабораторном столе. Голеностоп. Тот же голеностоп, но уже вскрытый. Крупно лицо первой куклы. Крупно лицо второй. Анфас. Профиль.

Кочергин просмотрел фотографии, собрал их в пачку.

— Что «пальчики»?

— У них там, в картотеке, всегда запарка, так что быстро не выйдет. И еще. Крапивницкий просил особо подчеркнуть. Хотя я и сам… Короче, второй муляж выполнен весьма небрежно, с первым не сравнить. Только лицо с тем же тщанием. А вообще-то, — Игорь опустил руку в карман и достал сердце, — сбрендить можно! Шеф пошутил: «У этого симпатяги и сердце, наверное, есть». Сунулись — есть! Как настоящее. Ну зачем ему это надо?!

— Вот об этом мы его перво-наперво и спросим, — сказал Кочергин. — Пойдем, Максим, пора нанести визит Алексею Виноградову.

Вернувшись в лабораторию, первое, что услышал Игорь, был радостный возглас Крапивницкого:

— Ну надо же, у кукол-то и «мозги» есть!

13

Жил Виноградов на дальней окраине. А прокурорские машины все оказались в разгоне. Никитину любое расстояние было нипочем, он и пешочком мог запросто, но Кочергин решил за двоих — вчерашний обход комбинатовских сторожей его совсем доконал: будем дожидаться автобуса. Однако дожидаться не пришлось: пять минут — не в счет.

Народу в салоне было много, но Никитин не обращал внимания ни на давку, ни на судорожные рывки автобуса, ползущего по вспученному, зимой уложенному асфальту. Он был возбужден и говорил без умолку, хотя и вполголоса.

— Игорь молодец, не то что я…

Кочергин машинально кивал.

— А вы как думаете, Михаил Митрофанович, дежурные группы в полном составе — это надолго?

— Мне до пенсии хватит.

— Так вам осталось-то… — Максим осекся.

Кочергин поморщился, но лишь потому, что опять дали знать о себе ноги. И под лопаткой колет. Вот же старая развалина!

Никитин внимательно посмотрел на него и наклонился к девчушке, как на жердочке, примостившейся на сиденье. Шепнул что-то. Девчушка метнула недовольный взгляд на пожилого дядьку, сползла с сиденья и скользнула к выходу. Кочергин сел, отвернулся к окну.

За стеклом проплывали дома, большей частью неотличимо похожие друг на друга. Плановая застройка. Поточный метод. Смотреть не на что и хвастаться нечем. Бросить чужака ночью, так и будет блуждать, как в лабиринте. Без провожатого — не выйти.

А вот для него, следователя Кочергина, большинство этих домов — наособицу. Потому что он знает, что творится, что происходило за этими стенами, за этими стеклами. Вон в том доме мать утопила в ванной дочь-малолетку, которая мешала родительнице устраивать свою судьбу. А вот в этом двое сначала поженились, через полгода подсели на иглу, а еще через полгода умерли в одну ночь от передоза. Вот в этом подъезде, на третьем этаже, обитал Василий Пчельник, дурак, беглец и убийца. А вот отсюда, с этого балкона, кинулась вниз головой старуха, которую обобрали мошенники, прикинувшиеся сотрудниками щедрого до невозможности пенсионного фонда. А тут осенью 91-го открыл вентиль и сунул голову в духовку истинный коммунист, ветеран Великой Отечественной, кавалер высшей солдатской награды — Ордена славы; не захотел жить в поруганной стране. А здесь Костя-Деревяшка живет, на весь город знаменитый безногий нищий, побиравшийся еще при Советской власти и каким-то загадочным образом избегавший отправки в дом инвалидов. А в этом подвале гости из солнечного Азербайджана разливали паленую водку, которой в городе потравились сорок шесть человек, и это лишь те случаи, что удалось доказать.

А там… А тут… А здесь… Экскурсии можно водить. Скучно не будет. И с каждым годом «примечательных» все больше. Ему ли этого не знать?

Кочергин закрыл глаза. Век бы этого не видеть…

— Приехали, — наклонившись, сказал Никитин.

Следователь привычно поморщился — на этот раз оттого, что позволил себе задремать. Хотя в этом-то никакого криминала и не было.

Они сошли на Первомайской и задами вышли к панельной четырехэтажке. В подъезде было на удивление чисто, даже кошками не воняло. Поднимаясь по лестнице, они обозревали полустертую-полусмы-тую настенную роспись, автор которой явно переживал период полового созревания.

На четвертом этаже Кочергин шагнул к двери, с которой свисали лоскутья черного дерматина. Из прорех торчали клоки грязной ваты.

Открыли сразу. Женщина, прикрывающая худую морщинистую шею отворотами ситцевого халата, с недоумением смотрела на них.

— Мы из милиции, — сказал Кочергин.

Недоумение в глазах женщины сменил страх. Она попыталась что-то сказать, но не смогла, только глухой клекот вырвался из горла.

— Позвольте, мы войдем.

В комнате, обставленной бедно, но содержащейся в образцовом порядке, — ни пылинки, ни соринки. Женщина прошептала:

— Слушаю вас.

— Вы, наверное, мать Алексея Виноградова?

— Что… что с Алешей?

Женщина подалась вперед, отпустила отвороты, и халатик распахнулся, выставив напоказ ключицы, обтянутые пергаментной кожей.

— Простите, как вас зовут?

— Ольга Тимофеевна.

— Успокойтесь, Ольга Тимофеевна. Не надо волноваться, — сказал Кочергин, заботясь о том, чтобы голос его звучал убедительно и твердо.

— С ним ничего не случилось?

— Насколько нам известно, нет.

— Господи, слава тебе! — перекрестилась женщина на образок в углу. — Довольно мальчику бед.

— А почему вы подумали, что с ним что-то случилось?

— Но вы же сами сказали, что из милиции. Вы с добром не ходите.

Следователь покачал головой, но был вынужден согласиться:

— Обычно не ходим. Но вас и без того что-то тревожит. Я прав, Ольга Тимофеевна?

— Как же мне не тревожиться? Вспыльчивый он, а ну как не совладает с собой? И что, опять тюрьма? Не хочу! Боюсь!

— Когда он освободился?

— В июне.

— За что срок отбывал?

— Вы не знаете? Тогда зачем пришли? Что у вас к