Кажется, это зовется «стоять на стреме». Ни людей, ни шорохов. Она повернулась спиной к дому…

Тот стоял не на краю оврага, а на краю громадной воронки, на краю песчаного карьера, на дне которого блестела водица, как остекленевший гигантский глаз. Черные сосны готовы были съехать по склону вниз — уже кривые корни висят над обрывом; и валуны готовы, притаившись, как дикие звери. Земля разверзлась, другая планета… Жутко…

На плечо опустилась из ниоткуда рука; Тамара вздрогнула и уронила камень. Саша усмехнулся — его лицо было из желтой резины.

— Все, на этот раз грузанулся.

Они пошли к машине. Там он посадил ее на заднее сиденье, включил в салоне слабенький свет, дал подержать кейс и отлучился в кустики. И Тамара не удержалась, тем более что замки поддались легко, как клавиши пианино, — от крыла кейс…

Она ожидала увидеть все, что угодно: оружие, деньги, наркотики, драгоценности… То, что лежало в чемоданчике, не имело объяснения и не укладывалось в сознание.

Прислали новый кадр, лейтенанта. Работу знает только по милицейским сериалам да по стажировке. Но майора смущало не это — обкатается. Вот внешний вид… Открытое белое лицо, на котором безмятежно-распахнутые голубые глаза, словно он пришел не в уголовный розыск, а в кукольный театр; светлые, но ворсистые бровки; ядрена-матрена, прямо-таки алые губки, которые как бы выглядывают из белокурых кудрей, висящих на ушах крупными кольцами.

— Я не гомик, — усмехнулся лейтенант.

— Правильно, и я вот сижу и думаю: нет, этот парень не гомик.

— По национальности белорус.

— Конечно, и я подумал! Владимир Чадович, белорус.

По белому лицу нового оперативника пошли легкие алые разводы. Леденцов гмыкнул: и это хорошо, значит, парень волнуется — живой, значит. Стрелять, драться, следить и писать рапорта его научили. Научили служить в милиции. А сумели ли втолковать, что он вливается в братство, повязанное дружбой, кровью, безоглядной работой и безденежьем?

— Лейтенант, у тебя перстень на пальце… Это хорошо.

— Почему?

— Капитан Оладько во время перестрелки прикрыл голову рукой… Пуля застряла в массивном перстне.

— Ну, это случайность.

— А вот пример не случайности: капитан Лобов прижался к бандиту, принял на себя автоматную очередь и спас идущих за ним оперативников.

Леденцов видел, что парень не улавливает конечной цели разговора. Да ее, в сущности, и не было: пугать трудностями уже аттестованного сотрудника поздновато.

— Женат?

— Никак нет.

— Хорошо.

— Почему?

— Я тоже не женат. Ты, случаем, не по стопам пошел?

— По чьим?

— Родители не из милицейских?

— Врачи.

— А моего деда, работника утро, в двадцатых годах премировали двумя кожаными креслами.

— Прикольно, — усмехнулся оперативник.

— Нет, лейтенант, не прикольно: кресла дали, чтобы он сшил себе кожаную куртку.

Леденцов понимал, что говорит не о том и не так. Надо бы рассказать о судьбе Фокина, молодого и веселого оперативника, раскрывшего не одно преступление. Есть дела глухие, безмотивные, без единой зацепки: труп на пустой ночной улице. Фокин злодея вычислил: в квартале от трупа блатные играли в карты — кто проиграет, тот выйдет на улицу и убьет первого встречного. Но как-то Фокин нарвался на пьяную ватагу, был избит и попал в больницу. Вернулся сам не свой: мрачный, злой, не признающий никаких законов и кодексов. Дело кончилось судом — Фокин застрелил двух бандитских «шестерок».

Такую мрачную байку начинающему оперативнику излагать не стоило. Леденцов вздохнул:

— Все-таки историю сыска надо знать.

— Я в курсе. Легендарные сыщики: Путилин, Филиппов, Кош-ко…

— Мой дед принимал участие в ликвидации банды Дудницко-го, прапорщика 46-го кавалерийского Его императорского величества полка. Тридцать пять человек. При обыске у прапорщика изъяли кучу оружия, двести золотых карманных часов фирмы «Павел Буре», тринадцать ящиков сливочного масла, восемь мешков сахара и тридцать рогожевых кулей воблы.

Видимо, от недопонимания цели приведенного примера глаза оперативника поголубели до небесной прозрачности. Поправив кудри, он решился на вопрос:

— Товарищ майор, к чему пример… про изъятую воблу?

— К пиву. Пьешь?

— При случае.

— Случай скоро представится. Спать любишь?

— Восемь часов, товарищ майор.

— Неженка, брось эту привычку.

— Почему?

— Потому что в Англии раскрытием одного убийства занято сорок детективов, а у нас четверо.

Не то говорил Леденцов, а главного было не выразить. Опасности, трудности… Но почему молодой энергичный оперативник через пару-тройку лет теряет вкус к работе и делается исполнительно-равнодушным? Лишь бы удержаться на месте. Потому что одно нераскрытое преступление, второе, третье… И у парня руки опускаются. Вот что поручить Чадовичу? На подхвате ему не интересно — небось ждет романтики… А со сложным не справится и сразу отобьет охоту.

Леденцов подергал ноздрями. Пахло кожей, травой и винцом. Лейтенант дрожь носа заметил:

— Мужской одеколон, товарищ майор.

— Как зовется?

— «Ковбой».

Ага, от седла кожей, от лошади травой, от седока винцом. И этот намешанный запах мозги Леденцова освежил: в оперативной работе частенько обличье бомжа полезнее внешности Джеймса Бонда. Сыщики всякие важны, сыщики всякие нужны. В том числе и херувимы.

— Володя, ты в любви когда-нибудь объяснялся?

— Было дело.

— И что?

— Теперь она со мной не здоровается.

— Готовься.

— К чему?

— Приударить за девицей.

— Есть готовиться, товарищ майор.

Большинство литературно-классических сыщиков имели причуды. Шерлок Холмс играл на скрипке, Ниро Вульф у Рекса Стаута разводил орхидеи, комиссар Мегрэ выпивал рюмочку… Полицейский инспектор у шведа Вале грызет зубочистки, инспектор у чеха Фикера пьет жидкий чай, но кладет много сахара — шесть кусков на стакан… В каком-то фильме сыщик жует морковку, то и дело доставая ее из карманов…

Я выпиваю два стакана молока в нашем буфете.

Барменша Маша разгадывала кроссворд. Прогресс налицо: бывало, в общественном транспорте лущили семечки — теперь размышляют над кроссвордами. Смотришь, скоро начнут читать философию.

— Подогреть? — спросила она.

Пожалуй, я ходил сюда не только из-за своего гастрита. Мне требовались другие лица, другие разговоры и даже другой воздух — требовался глоток простоты.

— Как муж? — задал и я дежурный вопрос.

— Сперва думала, что шпион…

— Это с чего же?

— Каждый день куда-то бегал в шесть утра. Я еще сплю. А на днях застукала.

— С передатчиком?

— Пиво в ларьке «24 часа» пьет.

Запах кофе — запах покоя. Им веяло от варочного агрегата, от дебелой Машиной фигуры и от ее слов, далеких от протоколов, очных ставок, краж и убийств. Мне не хватало глупого разговора — мне требовался глоток простоты.

— Сергей Георгиевич, по поводу желудка к врачу обращались?

— Все некогда.

— Часто обращаться к врачу — это культурно.

— Начнут всякие