Она не ездила в старый дом с новогодних праздников. Вообще не очень любила там бывать. Может, из-за бабки с дедом, которые умерли в этом доме, может, потому, что на даче они с Эдиком все время ссорились. Как будто по кем-то заведенному порядку одновременно вспоминали все взаимные обиды и спешили свести старые счеты. Получалось у обоих отлично. В городе они ругались редко, наверное, уставали и сил на разборки не оставалось. На природе, среди старых сосен, оставшись наконец наедине, они делали это с садистским удовольствием, сами не понимая, с чего их так разобрало. Эдик не раз высказывал предположение, что в доме, которому было без малого сто лет, плохая энергетика.

– Наверное, твои дед с бабкой плохо жили, – начинал Эдик, – поэтому тут все пропитано агрессией. А мы просто попадаем в ее поле.

– Они душа в душу всю жизнь прожили, – обижалась Настя. – И любили друг друга до последнего дня.

– Значит, это родители твои замусорили атмосферу, и не говори, что они тоже жили как два голубка.

– Ты просто плохо их знаешь.

– Ну конечно. Вся твоя родня – особая, – фыркал Эдик, и после этого разговор перерастал в ссору.

Впрочем, тема могла быть любой.

Припарковав машину, Настя вышла, взглянула на дом, и он показался ей съежившимся и грустным. Обычно выглядел бодрячком, хоть и старым, но вполне жизнеспособным. Теперь же дом больше всего походил на старичка – божьего одуванчика, которому давно пора на свалку.

Она подумала с жалостью, что так стареют только от одиночества. И вдруг подумала, что может оказаться на его месте. Всеми забытая, одинокая старушенция, которую продавщица в сельмаге будет звать бабой Настей, когда она придет купить рыбных консервов для себя и своего ободранного кота.

Вид самой себя, тоскливо бредущей с кошелкой по дороге, совершенно неожиданно вызвал не жалость, а смех. Не очень веселый, но смех все же лучше, чем слезы.

Закрыв за собой калитку, Настя прошла по тропинке к крыльцу. Ступени были сухими и горячими, как полок в бане. Она разулась и несколько минут стояла, ощущая знакомое доброе тепло.

«Прости, что долго не приходила».

Дверь отворилась на удивление легко. Настя втащила за собой сумку и включила свет.

«Наверное, именно так людей хватает неведомый кондратий», – успела подумать она, прежде чем схватиться за сердце, а потом медленно осесть на пол.

От самого порога в комнату вела смазанная дорожка крови, заканчиваясь там, где из-за печки торчали две ноги в легких летних туфлях. Настя сама покупала мужу эти светлые мокасины из мягкого нубука. И джинсы тоже. Ему нравились жесткие, от Леви Страуса.

Одна туфля слезла, обнажая сухую желтоватую пятку.

Одного взгляда на кровь на полу было достаточно, чтобы понять: тело лежит здесь не менее суток.

А это значит, что любая помощь уже запоздала.

Но не подойти она не могла. Это же был он, ее Эдик. Единственный и неповторимый, еще несколько дней назад принадлежавший, как она думала, только ей.

Настя машинально бросила взгляд на часы, фиксируя время. Обойдя пятна крови, она заглянула за печку и еле сдержалась, увидев картину целиком.

У Эдика была разбита голова. Сильно разбита. Сзади и спереди. Значит, ударов было несколько. Боже!

Опершись о подлокотник кресла, она перегнулась через тело и увидела, что кровь также натекла под грудью. То есть рана была и там.

Не касаясь, она попыталась определить характер ранений и вдруг ужаснулась себе.

Когда-то ей пришлось работать на станции «Скорой помощи». Не ее специализация, но они с Эдиком нуждались в деньгах, вот и пришлось подрабатывать на вызовах. За три года она насмотрелась всякого и научилась абстрагироваться, мысленно отстраняясь от того кошмара, с которым приходилось сталкиваться. Иначе рехнуться можно.

Вот и сейчас, сидя на корточках рядом с телом мужа, она просто делала свою работу. Смотрела на все глазами врача. Ужас какой!

Настя снова взглянула на часы. После ее появления в доме прошло восемнадцать минут. Надо звонить в полицию.

Она достала мобильник и неожиданно набрала совсем другой номер.

Старостин ответил не сразу и рассеянным, как будто недовольным тоном. Настя тут же пожалела, что позвонила, но все же сказала:

– Простите, Глеб, но у меня…

Слово «проблема» она выговорить не смогла. Смерть мужа нельзя назвать проблемой. Это что-то совсем другое.

– Слушаю. Говори.

– Я приехала на дачу и нашла труп своего мужа, – с трудом выговорила Настя и закашлялась, словно подавившись страшными словами.

Молчание длилось всего мгновение.

– Говори адрес. Я еду.

– Надо вызвать полицию.

– Вызову сам.

Находиться в доме она не могла. Стала ждать на крыльце.

Скоро или нет приехали, Настя не поняла и даже не удивилась, увидев, что Глеб вылезает из полицейской машины. Вообще не очень хорошо соображала.

Она пошла следом за приехавшими, но ее попросили остаться снаружи. Потом какой-то мужчина и Глеб вышли на крыльцо и стали задавать вопросы, которые она ожидала. Почему-то мысль о том, что ее могут обвинить в убийстве Эдика, не пугала. Она подумала об этом без трепета и поняла: ей абсолютно безразлично, что с ней теперь будет. На вопросы, однако, отвечала разумно, чему даже немного удивилась и слегка улыбнулась над странностью своей реакции.

Наконец Глеб что-то заметил и предложил второму:

– Разреши, я сам продолжу?

Тот, кивнув, вернулся в дом.

Настя приготовилась к дальнейшим расспросам о том, что произошло, но Глеб спросил о другом:

– Ты можешь проверить, что пропало в доме?

– Могу. Наверное.

– Можешь. Ты крепкая.

В его голосе ей почудилась небрежная нотка, и она сразу разозлилась. Отупение, овладевшее ею, мгновенно улетучилось.

– То есть это нормально – в такой момент в ящиках шарить и ложки пересчитывать?

– Арифметика помогает сосредоточиться.

– Ты издеваешься?

Глеб понял: еще чуть-чуть, и она запустит в него чем-нибудь тяжелым. Но это было лучше, чем отупение от шока. Он даже был готов к удару или пощечине, но Настя уже пришла в себя.

– Ты считаешь, что это ограбление?

– Как раз на ограбление не похоже.

– Тогда зачем ложки?

– Ну, во-первых, чтобы исключить эту версию, а во-вторых, ограбления бывают разные.

– В каком смысле?

– Есть обычные, когда сгребают все, что найдут ценного. А есть более вычурные, когда приходят за определенной вещью или предметом. Очень ценным.

– Считаешь, что нормальный человек будет хранить раритетную вещь на даче?

Она рассуждала вполне логично, но при этом у