Маше сейчас девятнадцать. Столько же было ей самой, когда родилась единственная дочь. Если бы в то время Насте сказали, что ее мать убийца, поверила бы она в это так же безоговорочно?

Представить это было довольно трудно, потому что в обвинение первым не поверил бы Настин папа. Ни за что не поверил бы, даже если бы видел убийство собственными глазами! Скорее в колдовство, гипноз и любую чушь, но не в то, что его жена – убийца!

А она сама? Поверила бы?

Это был страшный вопрос. И бесполезный.

Маша поверила. Поверила в самое ужасное. В то, что ее мать способна убить человека.

Наверное, она слишком долго молчала, потому что Маша вдруг испугалась.

– Мама, почему ты молчишь? Ответь хоть что-нибудь! Обещаю, что попытаюсь понять тебя!

Понять? В самом деле? Как теперь они вообще будут понимать друг друга? А доверять когда-нибудь смогут? Даже в малом?

– Я собираюсь вернуться как можно скорей! – услышала Настя и пришла в себя.

– Послушай меня, Маша, – произнесла она тоном, не допускающим возражений. – Ты не должна приезжать ни в коем случае. По окончании смены сразу поедешь к бабушке и будешь у нее, пока все не закончится, поняла?

Но Маша не хотела ничего понимать.

– Что не закончится? Суд? Ты даже не захочешь попрощаться со мной?

Откуда в голосе ее девочки взялись эти неприятные визгливые нотки? Никогда раньше Маша не была столь безжалостна и категорична.

– Все, Маша. Больше не могу разговаривать, но, прошу, сделай так, как я сказала. И знаешь что? Я сама буду тебе звонить. По мере возможности.

Настя хотела добавить что-нибудь утешительное, успокаивающее, но язык отказался слушаться.

– Мама! – истерично крикнула Маша.

– Я люблю тебя. Пока, – ответила Настя и нажала на красный кружок.

Вот так. Теперь она окончательно осталась одна.

Ошиблась. Окончательно одна она осталась на следующий день.

Утром позвонила секретарь главврача и вызвала на ковер к начальнику, а тот недолго думая предложил ей уволиться по собственному желанию.

Нельзя сказать, что это стало неожиданностью. Обычно так и поступают с проштрафившимися. Как говорится, жила-была девочка – сама виновата!

Поэтому ничего говорить Настя не стала. Написала заявление, сидя на краешке стула в приемной, и пошла восвояси по длинному коридору.

И вот тут она наконец познала все прелести жизни изгоя.

Коллеги, встречающиеся на пути, если не могли вовремя свернуть в сторону, либо опускали глаза, либо просто не здоровались.

Последний гвоздь в крышку гроба забила ее любимица – Ниночка Стасюк, которая прошла мимо с гордо поднятой головой и таким презрением в глазах, что Настя невольно поежилась.

Оставалось тихо заползти под лавку и сдохнуть.

– Вы куда это направились, голубушка!

Обернувшись, Настя увидела поднимающегося на крыльцо с другой стороны и кидающего окурок в урну Горина.

– Домой иду, Георгий Янович.

– Подождите меня. Я провожу.

– Не надо.

– Надо – не надо. Глупости какие!

Не успели они спуститься с крыльца, Георгий Янович заговорил. Успокаивать – как она боялась – не стал. Начал обсуждать с ней статью, которую собирался отправить в журнал «Акушерство и гинекология».

Увлекшись разговором, они дошли до метро и еще полчаса стояли там, продолжая обсуждать рабочие вопросы. Только прощаясь, Горин сам напомнил ей, что обещал помощь.

– Увы, Георгий Янович, вы ничем не сможете помочь. Мы уже говорили об этом.

– Ошибаетесь, Анастасия Романовна. Вы сейчас в таком состоянии, что не можете мыслить хладнокровно. Меня же, напротив, ваши проблемы весьма стимулируют к анализу. Нельзя дать злоумышленнику взять над вами верх!

– Спасибо, что все еще верите в мою невиновность. Это важно для меня.

– Моя уверенность, что вы никого не убивали, тоже весьма мотивирует и наводит на определенные мысли.

– Какие же?

– Вы знаете, самое страшное чувство, существующее в человеке, – это зависть. Все, что случилось, – результат дикой, разрушительной зависти.

– Да господи! Что вы говорите, Георгий Янович! Чему в моей жизни можно завидовать?

– Многому, голубушка, многому!

– Да полно. Ерунда.

Настя даже сделала попытку уйти, так рассердилась. Зачем он снова заводит этот разговор? Ей и без того тошней тошного!

– Я не называю имен, чтобы вы не подумали, будто я собираюсь кого-то оговорить, но прошу: подумайте об этом. Прислушайтесь к своей интуиции.

– Не хочу, Георгий Янович. Если честно, боюсь. Можно запустить процесс, который потом сложно будет остановить. Ведь вы на наших с вами коллег намекаете? Но я с ними полжизни прожила. Как могу подозревать их в таком?

– А они? Могли поверить, что вы сознательно убили любовницу мужа? Простите, голубушка, но все уже знают, и мне стыдно за некоторых наших с вами коллег. Простите еще раз. Не хотел быть беспардонным и лишний раз давить на мозоль. Случайно вырвалось. В пылу беседы.

– Не извиняйтесь, Георгий Янович. Я все понимаю.

– А раз понимаете, то обещайте подумать над тем, что я сказал.

– Я боюсь своих мыслей.

– Да что вы теряете?

– Самоуважение, наверное.

И тут Горин рассердился:

– Бросьте эти наши интеллигентские штучки, любезная! На кону не только ваша свобода! Ваша жизнь может пойти на корм скоту! Вы это понимаете?

Никогда раньше Настя не видела его таким сердитым.

– Обещаю подумать, – торопливо сказала она.

– И если надумаете, сразу расскажите мне.

– Сначала надо надумать.

– Займитесь этим немедленно. Времени, как я понимаю, у вас для этого предостаточно.

И он величественным жестом указал на вход в метро.

– Начинайте сразу на эскалаторе, благо они у нас длинные.

Настя смогла только молча кивнуть.

Ну и Горин! Прямо лев! Она пошла ко входу и почувствовала, что улыбается.

Хорошо, что есть на свете такие люди.

По дороге домой она немного воспряла духом, но как только переступила порог квартиры, поняла, что моральных сил хватит ненадолго. Несколько дней в этой звенящей тишине, и от решимости защищаться до последнего патрона не останется и следа.

Тут очень кстати на глаза попались коробки с вещами Эдика. «Надо закончить начатое», – решила Настя, собралась и поехала на дачу.

Оставит его барахло на веранде. Захочет – заберет.

Когда-то дача находилась далеко за городом. Бабка с дедом ужасно гордились тем, что у детей и внуков будет возможность уезжать из Питера и дышать свежим воздухом. Однако постепенно город разросся почти до пределов их поселка и грозился через пару лет поглотить дачные участки окончательно.

О том, что нарушает обязательство не покидать