Звонил телефон. Глуховатый Сашин голос велел:

— Прикид парадный, и через полчаса выходи на улицу.

Она ринулась одеваться. Для какого случая? В кино, в гости, в театр они не ходили. Значит, в кафе. А вдруг в ночной клуб, поскольку уже десять вечера?

Сперва поработать с лицом: крем-гель, увлажнение и свежесть. На щеки — атласные румяна. На голове — художественный беспорядок. Блузка из шифона с воротником-шарфом. Туфли кожаные с ручной отстрочкой. «Вы носите одежду, а не она вас…»

Тамара выпорхнула из парадного. Автомобиль уже ждал. Саша посадил ее рядом. Она удивилась: заднее сиденье было занято двумя чемоданами, перевитыми ремнями в металлических заклепках. Саша заметил ее любопытство.

— Чемоданы Гюнтера.

— Гюнтера?

— Немец, мой друган.

— А куда мы едем?

— К нему, в гостиницу.

До сих пор друзей своих он не обозначал. И вдруг сразу немец. Ничего удивительного: скорее всего, милиция сотрудничает с германской полицией.

Гостиница была не в центре и оказалась небольшой и тихой. Саша велел ей посидеть в машине, пока он носил чемоданы, вероятно, тяжелые — по одному. Вернувшись, посоветовал:

— Спину не выгибай.

— В каком смысле?

— Мимозу из себя не строй.

— Да я проста, как с моста, — удивилась Тамара, потому что никогда из себя никого не строила…

Может быть, гостиничный номер был не таким и маленьким, но гигантская фигура немца, казалось, вытеснила и мебель, и воздух. Ярко-красная рубашка, пересеченная лентами белых подтяжек; ярко-желтый конусовидный галстук, как сердцевина морковки… Он положил розовые руки ей на плечи, и Тамаре захотелось присесть.

— Моя герлфренд, — представил ее Саша.

— О, мой друг Александр имеет хороший вкус, а его герлфренд имеет хороший фигур.

И немец расхохотался, вздрагивая всем телом, в котором что-то перекатывалось, как в механической кукле. Жестом-толчком он усадил гостей за столик. Бутылки, фрукты, бокалы… Мужчинам налили рашен водки, ей — мартини. Хозяин взметнул бокал, как кубок.

— Рашен водка есть гут, рашен девушка есть зер гут!

Тамара впервые видела, как Саша пьет водку; мелкими глотками, не закусывая и не принимая участия в разговоре. Впрочем, Гюнтер вел беседу с ней:

— Татьяша…

— Я Тамара.

— Тамарша, женщина не есть шарпей. Висеть складки не надо.

— Вы, иностранцы, ведь любите худых…

— Что есть «худых»?

— Плоские.

— Найн, плоская есть гладильная доска с грудью.

Тамара оглядела номер. Торшер, холодильник, телевизор, ши-рокораспластанная тахта… По полу разбросаны блесткие журналы. Двух привезенных чемоданов не было.

— Гюнтер, вы женаты?

— Нет, я есть гномик.

Его слегка выпуклые глаза изучали ее реакцию. Тамара шутки не поняла.

— Гномики маленькие.

— О, не так; я есть гомик.

И опять стал ждать ответных слов. Тамара поежилась и глянула на Сашу. Тот оторвался от бокала.

— Гюнтер прикалывается.

Немец расхохотался так, что, казалось, вся мебель пошла ходуном. Раскачанная смехом рука легла ей на колено. Тамара освободилась от нее как бы невзначай. Саша это заметил и бросил ворчливо:

— Чего строишь морду клином?

— Да я проста, как с моста…

— О, коктейль для дамы, — решил Гюнтер.

И начал манипулировать над бокалом. Она следила: одна часть водки, три части мартини, лед и оливка на шпажке. Тамара пригубила.

— Вкусно.

— Зер гут.

И Гюнтер опять положил тяжелую руку ей на колено. Она хотела ее отстранить. Но следящий за ней Сашин взгляд удержал. Рокочущий голос немца объяснил в самое ухо.

— Это есть жест страсти.

Рука осталась. Гюнтер улыбался. Его плотные усики поредели, потому что как бы разъехались. От частого дыхания морковный галстук вздымался и опускался, словно плыл по волнам. Тамара боязливо спросила:

— Гюнтер, вы, наверное, большой любитель женщин?

— Если она есть сексуальна.

— А как вы это определяете?

— Ее части тела отдельно.

— Не поняла…

— Грудь как это… сама по себе, ноги туда-сюда, задняя часть есть объем…

Александр налил водки, выпил, шумно поднялся и сказал Гюнтеру:

— Отлучусь на часик…

— Лучше на два, да? — хохотнул Гюнтер, раздвигая усы.

— Саша, а я?

— Посиди тут.

— Скучать не будем, да, — заверил немец.

Саша выскочил из номера. Гюнтер, с неожиданной легкостью для его веса, оказался у двери и запер ее на ключ. Затем все с той же легкостью поднял Тамару, как девочку, отнес к тахте и положил. Она хотела вскрикнуть, но грузное тело налегло и сдавило. В следующий момент вскрикивать было уже бесполезно: руки Гюнтера ерзали по животу и колготкам. Тамара задыхалась от запаха водки, сигарет и одеколона…

Многим людям не хватает общения. А избыток общения? Передо мной за день проходит с десяток людей. Но это не общение, потому что нет равенства: даже нейтральный свидетель воспринимает меня как представителя власти. Короче, как начальника.

Главный инженер — точнее, главный специалист «Химмаша» — оказался тридцатитрехлетним улыбчивым человеком в легковесных очках и сине-белесом джинсовом костюме. В последнее время я испытываю затруднение: как обращаться к человеку? Гражданин — слишком официально, господин — противно; товарищ — вдруг обидится; приятель, братец?.. Правда, одно обращение было: точное, необидное и даже льстивое — мужчина. Вчера вечером возвращался из прокуратуры пешочком, и девушка в символической юбочке обратилась ко мне вежливо: «Мужчина, закурить не дадите?»

— Максим Борисович, — нашел я таки форму обращения, — знаете причину вызова?

— Видимо, в связи с убийством Мазина?

Он деловито оглядел мой кабинетик. Его взгляд расшифровывался просто: мол, не современный офис. Портативную пишущую машинку я поставил перед собой демонстративно. Он взгляд расшифровал словесно:

— Компьютера нет?

— В канцелярии стоит, но я не научился.

— В наше время без компьютера…

— Экран мне будет мешать.

— Чему?

— Видеть лица свидетелей, подозреваемых…

— Овладеть компьютером легко, — не поверил он моей версии о лицах.

— Сперва я переживал, но когда прочел, что работать на компьютере научили гориллу…

Он улыбнулся понимающе. Улыбку я расшифровал: у меня работа — расшифровывать выражения человеческих лиц. Он видел перед собой пожилого человека еще из той, доперестроечной эпохи. Верно, я и «Пепси» не пью. Поэтому главный специалист заметил вскользь, но поучающе:

— Жизнь изменилась.

— Да, раньше на вокзалах к бачкам с водой привязывали кружки, теперь в сбербанках привязывают авторучки.

У меня пытливо-познающий взгляд, поэтому всем хочется меня учить; а поучив, видимо, хочется меня бить, потому что учению я не поддаюсь. Надо остановиться. Со мной бывало: плюну на допрос и затею спор. Не объяснять же ему, что прогрессом считаю не развитие техники,