– Ты слишком на нее давишь, – сказала мама перед ужином, со стуком расставляя тарелки. Будь у них кожа, на ней остались бы синяки.

– По крайней мере, хоть кто-то из нас пытается с ней поговорить, – резко ответил папа и, взяв тарелку, направился к себе в кабинет.

Вероятно, спор на этом не закончился, поскольку на ночь Мони отвела нас с девочкой к себе в комнату.

На следующее утро я заметила у мамы на щеке порез, кожа вокруг ранки вздулась, как слоеное тесто. Мама молча приготовила мне миску хлопьев. Потом в кухню вошли Мони с девочкой. Не выпуская одну ладонь из руки Мони, другую она приложила к своей щеке. Мама вспыхнула от смущения и поспешно удалилась наверх. Я ничего не сказала.

Потом папа отвез меня в школу. В машине он включил радио погромче, как будто хотел заглушить вопросы, которые могли у меня возникнуть.

* * *

В конце месяца, когда на улице стало прохладнее, я попросила разрешения взять девочку с собой на детскую площадку. Сначала мама колебалась.

– Свежий воздух и общение с другими детьми пойдут ей на пользу, – убеждала я.

Мама закусила губу – в последнее время она часто так делала.

– Не отпускай ее от себя. И следи в оба.

– Хорошо.

– Айла…

– Я поняла. Не переживай.

Мама смотрела нам вслед через окошко входной двери. Взяв девочку за руку, я повела ее по тротуару. Листья кружились у нас под ногами, подхваченные порывами теплого послеполуденного ветра.

Соседские дети в большинстве своем равнодушно отнеслись к появлению в их мире нового существа, в отличие от своих родителей, которые вели «взрослые» разговоры – тихое шушуканье за обеденным столом.

«Значит, они все-таки оставили ту девочку?»

«Подобное нечасто встретишь… Я хочу сказать, мы поступили бы точно так же».

«Правда?»

Для детей же она была просто частью общей массы. Еще одним вполне безобидным ребенком, который ждал своей очереди на горку.

Для всех, за одним исключением. Всегда находится кто-то один.

Та девочка жила в двух кварталах от нас. Не помню, как ее звали. Шайна? Шона? Одно из тех имен, в которых нужно растягивать гласную. Ее отец работал в машиностроительной компании и следующей весной перевелся в другой штат. Больше мы ее не видели.

Казалось бы, я должна помнить ее имя после того, что произошло.

Сначала Шайна, или как ее там, бросала на нас тяжелые взгляды. Скользила по девочке своими глазами-лифтами, накручивая на палец длинные белокурые пряди. Я отвечала таким же тяжелым взглядом – навык, приобретенный мною за годы на игровой площадке.

– Чего тебе? – наконец спросила я, не выпуская руку девочки, которая перевела взгляд с меня на Шайну.

– Она тебе не сестра.

– С чего ты взяла?

Девочка сморщила нос, как будто унюхала что-то отвратительное.

– Вы совсем не похожи. Сестры должны выглядеть одинаково.

– Кто сказал, что мы сестры?

– Моя мама. Она говорит, если ее оставят, к вам обеим возникнет много вопросов. Вот почему вы не можете быть сестрами.

У меня вспыхнули щеки. Глаза защипало. Мне хотелось сказать девочке, что ее мама не знает, о чем говорит. Что ее слова оскорбительны. Что она меня унизила. Мне хотелось послать ее к черту.

Но еще одно слово – и жжение грозило вылиться в нечто более постыдное, чем просто молчание.

Я села на скамейку, по-прежнему не выпуская руку девочки. Она посмотрела на Шайну, затем снова на меня. В ее широко распахнутых глазах застыло странное выражение.

Вскоре мы ушли домой.

Убедившись, что мы выдержали испытание, мама на следующий день, к моему неудовольствию, снова отправила нас на детскую площадку.

Шайна опять была там: раскинув руки, с громким смехом крутилась на карусели, изображая серфера. Она была так увлечена, что даже не заметила нас.

Девочка потянула меня за руку. Я одернула ее. Она потянула снова. Я посмотрела на нее и вместо привычной пустоты обнаружила в ее глазах рвение, настойчивое желание освободиться.

Я выпустила ее руку.

Вскоре мне наскучило за ней следить. Только сообразив, что ее нигде не видно, я приступила к поискам. Паники не было; чутье подсказывало мне, что она не убежит.

Я обнаружила девочку пять минут спустя под зеленой горкой-желобом. Шайна тоже была там – губы сложены в форме буквы О, в одной руке зажата прядь ее собственных волос, другая выставлена ладонью вверх, будто она тоже недоумевала, как такое вышло.

Вся левая половина ее головы была острижена.

На гравии лежали ножницы. Я узнала их.

Позже, когда меня спросили о случившемся, я изобразила удивление. Может, Шайна сама это сделала?

Девочка посмотрела на меня и встала.

На следующий день она заговорила.

– У вас есть вафли с Микки? Меня зовут Марлоу, – сказала она в то утро, когда прорвалась плотина и слова потоком хлынули у нее изо рта, как будто долгое время что-то удерживало их внутри. Ее курчавые волосы напоминали разворошенное гнездо, ночная рубашка, наполовину заправленная в трусы, перекрутилась, как кубик Рубика.

Кто-то или что-то перепрограммировало мозг девочки. У нее в голове сработал переключатель. Она проснулась другой. И говорила так, словно никогда не умолкала.

– Еще сиропа, пожалуйста, – явственно произнесла она, обращаясь к Мони.

Та безмятежно улыбнулась – будто всегда знала, что девочка в конце концов заговорит, – и передала Марлоу пластиковый диспенсер в форме кленового листа. Девочка выдавила щедрую порцию и небрежно размазала сироп по вафле синей пластиковой вилкой.

После завтрака родители помчались с ней к детскому психологу, как будто она получила травму и нуждалась в скорейшей медицинской помощи. Почините это, похоже, оно сломалось.

– Она по-прежнему ничего не помнит до того момента, как ваша дочь ее нашла, – сказала доктор, прикрывая дверь игровой комнаты с деревянными столиками и стульями, пазлами, куклами и книгами в разноцветных ящиках. Я наблюдала за Марлоу через окошко: она вертела в руках тряпичную куклу с черными волосами из ниток и желтыми глазами-пуговицами.

– Как вы считаете, почему она вдруг заговорила? – спросил папа.

Не успел он закончить фразу, как врач, латиноамериканка с туго стянутым на затылке пучком, закивала.

– Просто поразительно, насколько быстро девочка оправилась от пережитой травмы.

– Быстро? Это произошло буквально за ночь, – сказала мама.

– Действительно. Дети, как правило, восстанавливаются быстрее взрослых. Они демонстрируют настоящие чудеса. Мы провели некоторые предварительные тесты. Разумеется, ей нужна дальнейшая терапия и оценка состояния, но я бы сказала, что она находится на уровне шести-семилетнего ребенка. Вам следует ею гордиться.

Мама попятилась.

– Она не наша дочь.

– Стелла… – пробормотал папа себе