Как мне представляется, Марелла рассчитывала и надеялась на что-то, что должно было случиться в период между написанием письма и десятым января. Если то, на что она надеется, случится, она ничего присланному оперативнику не говорит. Оправдывается, что, мол, ошиблась, что никаких нарушений федеральных законов не было и нет. Агент, конечно, выразит свое недовольство, но и только. Вернется ни с чем в Вашингтон и скажет, что дамочка чокнутая.
Если же ничего такого, на что она рассчитывала, не случится, что ж, она исполняет угрозу, рассказывает все, что знает, федералу, который теперь должен быть с ней рядом и защищать от возможных опасностей.
По-моему, отправляя свое письмо в том виде, в котором мы его получили, Марелла пыталась предусмотреть два варианта, что на практике удается далеко не всегда. У нее эта ставка не сыграла, и получила она то, от чего хотела застраховаться.
Вот таким глубокомысленным рассуждениям я предаюсь, когда дверь распахивается и в номер вваливается О’Халлоран. По всему видно, парень доволен собой так, что дальше некуда.
– Привет, Лемми. Слышал хорошие новости? Шеф назначил тебя старшим по делу Мареллы Торенсен, а мы с Брэнди будем у тебя на подхвате. Ты получил мою записку о кухарке Нелли?
Отвечаю, что да, получил, и прошу рассказать, что произошло прошлой ночью, когда он доставил старика Ли Сэма и Беренис в участок. О парнях на «шевроле», которые пытались меня пришить, о блондинке и всем прочем я не упоминаю, потому что давно понял: не стоит рассказывать слишком много парням, которые тебе помогают, иначе они будут знать столько же, сколько и ты, а это часто очень плохо для них самих.
Терри устраивается в кресле, достает трубку, набивает ее табаком и раскуривает. По той вони, что идет от трубки, можно подумать, что он курит дохлую белку.
– Вот как обстоят дела, Лемми, – говорит он. – Вчера вечером, как ты и просил, я отправил патрульную машину на Ноб-Хилл. Сказал сержанту забрать старину Ли Сэма с девчонкой и доставить их прямиком в участок, чтобы они никого не успели предупредить, если заподозрят, что мы собираемся провернуть что-то в их отсутствие. О’кей, он их привозит…
Терри вынимает трубку изо рта.
– Слушай, дружище, а эта Беренис – лакомый кусочек, а? Говорю тебе, когда эта дамочка вошла в участок, у меня дух захватило, а уж я шикарных дамочек повидал немало. Классная пташка, да? Вот слушай… – Тут он окидывается на спинку кресла и предается сладким воспоминаниям. – На ней было кружевное вечернее платье черного цвета, которое сидело как влитое, и накидка из шиншиллы, при виде которой весь безалкогольный бар переключился бы на чистый виски. А драгоценности! Я в свое время камешков немало повидал, чистых, как лед, но от этих глаза слепило. А нрав? От одного ее взгляда самый зачерствелый девяностолетний скряга завопил бы и бросился искать ключ от депозитного сейфа.
– Послушай, Терри, – говорю я, – эта дамочка произвела на тебя такое сильное впечатление? Почему бы тебе не сосредоточиться на деле, а когда рядом появляются шикарные девушки, то думать о своей жене?
– Какого черта. Я всегда о своей жене думаю, но мечтать-то никто еще не запрещал, – возражает Терри и переходит к делу: – Ну вот, я начинаю задавать им всякие дурацкие вопросы, вроде как связанные с историей Мареллы Торенсен. Болтаю без умолку, думаю только, как бы задержать их подольше. Ли Сэм слушает, но ничего не говорит, просто сидит на стуле, скрестив руки на груди, как китайский болванчик. Всякий раз, когда я смотрю на него, он просто кивает. Думаю, этот старик – большой хитрец и ума ему точно не занимать.
Короче, я продолжаю трепаться и спрашиваю Беренис, не хочет ли она сделать заявление по какому-нибудь поводу. Отвечает, что никаких заявлений делать не будет, но сегодня вечером она разговаривала со своим отцом, и он попросил ее сказать несколько слов по другому делу. Тут она поворачивается к старику и что-то говорит ему по-китайски. Никогда бы не подумал, что этот язык такой красивый и звучит так, словно кто-то льет сливки на бархатное покрывало. Они поболтали, она снова поворачивается ко мне и говорит, что ее отец желает сделать признание в том, что в течение последнего года или около того он понемногу занимался контрабандой, и что таможенники в порту Сан-Франциско должны об этом знать.
Скажу так, Лемми, меня это нисколько не удивляет. Ты не хуже меня знаешь, что здесь полно импортеров шелка, которые время от времени пытаются быстро протащить груз, минуя таможню. Такова уж человеческая натура. Однако я делаю вид, что мне это очень интересно, начинаю записывать и прошу ее рассказать мне об этой контрабанде.
По ее словам, помимо обычных партий шелка, которые, прежде чем попасть на склады Ли Сэма, надлежащим образом проходят через таможню, есть и другой способ. Тюки с лучшим китайским шелком сбрасываются ночью за борт с небольших судов, а потом их подбирают гребные лодки, доставляют к берегу и выгружают на Эмбаркадеро при попустительстве подкупленного ночного патруля. И уже потом эти тюки перевозят на машине на склады Ли Сэма.
И тут меня осеняет. Разве не может быть так, что тот, кто занимается доставкой груза Ли Сэму, также и принимает тюки на набережной. Спрашиваю, кто этот человек, и она называет имя транспортного подрядчика – Джек Рокка. Я об этом парне много чего знаю, но виду не подаю и имя записываю. А теперь взгляни на это, думаю, тебе будет интересно.
Терри встает и протягивает мне листок с машинописным текстом. Смотрю и вижу, что это полицейский отчет о Джеке Рокке. И документ-то интересный. Этот парень, Рокка, – один из тех первых гангстеров, которые перебрались из Чикаго в Нью-Йорк, а потом обратно в тяжелые времена, последовавшие за сухим законом. Рокка занимался всем: продавал пиво на стадионах, угонял машины, открывал игорные заведения. Не было такого бизнеса, в котором у него не было бы доли. И в результате он построил свой большой бизнес.
Кроме того, парень умен. Ведет себя осторожно. Полиция подозревала его во многом, в том числе и в причастности к бойне в День святого Валентина, но доказательства собрать не удалось. Ему просто все сходит с рук. В отчете указывалось, что два года назад Рокка переехал в Сан-Франциско, по-видимому посчитав, что Нью-Йорк и Чикаго стали для него слишком горячи. Копы Сан-Франциско подозревают его в причастности к двум или трем преступным группировкам, которые действовали в то время. Сейчас он вроде решил остепениться и вести себя прилично. Открыл крупный бизнес по транспортировке грузов и в конце концов заключил большой контракт с Ли Сэмом на перевозку шелка.
Я возвращаю листок Терри:
– Очень интересно.
– Вот и я так думаю. И я скажу тебе, что еще я думаю. С чего бы вдруг этой дамочке откровенничать о том, что ее папаша занимается контрабандой? Тебе это не кажется странным?
– Ничего странного, старина, – говорю я. – Возможно, Беренис думала, что, рассказав нам об этой мелочи, отвлечет наше внимание от связи между ней, Ли Сэмом и убийством Мареллы Торенсен. Другое дело, что у нее на уме кое-что еще. Понимаешь? Она думает, что мы, узнав о контрабанде, попытаемся выяснить, кто же перевозит груз с набережной на склады. Так мы выйдем на Рокку. Как видишь, Беренис сделала умный ход, отводя внимание от себя. Что еще ты знаешь об этом парне, Рокке?
– Приятный малый, – говорит Терри. – Он большой весельчак, и ребята, которые на него работают, обычно довольны и не жалуются. У него много недвижимости в Сан-Франциско, два или три ночных клуба, несколько притонов, а еще он заправлял рэкетом в Чайна-тауне вместе с Ли Сэмом. Это, конечно, противозаконно, но никого не волнует. Эти китайцы в любом случае свое возьмут, так или иначе.
За последний год или около того несколько раз возникали небольшие проблемы из-за жалоб хозяев китайских закусочных, обвинявших Рокку в том, что он требует от них деньги за «защиту», но до суда дело не доходило, потому что вопросы решались Торенсеном, адвокатом Ли Сэма.
