Пиннеберг медленно двинулся дальше. Отошел от тележки на десять шагов, на двадцать – ничего. Медленно сделал еще десять шагов, и тут ребенок громко закричал:
– Пеп-пеп! Пеп-пеп!
Пиннеберг обернулся: Малыш спустился на землю, но, вместо того чтобы догонять отца, поднял ремешок тележки, очевидно желая, чтобы Пиннеберг опять его застегнул.
Тот вернулся и исполнил детскую просьбу: порядок, как его представлял Малыш, был восстановлен, и он долго шагал рядом с папой и сам толкал тележку. Когда мимо проезжала машина, проходил человек, когда на пути попадались куры или собака, мальчик останавливался и долго, внимательно вглядывался. Потом говорил отцу: «Би-би!», или: «Тик-так», или: «Му», или: «Ав-ав», и только когда отец подтверждал: «Да, ав-ав», можно было идти дальше.
Через некоторое время они добрались до моста, под которым тек широкий, быстрый ручей, убегавший в луга. У моста по крутому откосу можно было спуститься на луг.
Оставив тележку наверху, Пиннеберг взял сына за руку и спустился вместе с ним к ручью. После дождя воды в нем прибыло; мутная, она закручивалась пенистыми водоворотами.
Малыш, крепко держась за отцовскую руку, приблизился к ручью, и оба, не говоря ни слова, долго смотрели на стремительно бегущую воду. Наконец Пиннеберг сказал:
– Это вода, Малыш, веселая водичка.
Мальчик издал тихий короткий одобрительный звук. Пиннеберг повторил фразу несколько раз, и каждый раз Малышу доставляло удовольствие, что папа снова это сказал.
Вдруг Пиннебергу показалось несправедливым, что он поучает сына с высоты своего роста. Он присел на корточки и еще раз произнес:
– Веселая водичка, да, мой хороший?
Увидев, что папа присел, ребенок, видимо, решил, что так надо, и присел тоже. Так, на корточках, они долго сидели и смотрели на воду.
А потом двинулись дальше. Малыш устал тащить тележку и шел налегке. Сначала шагал рядом с отцом, а потом стал то и дело отвлекаться – то на курицу, то на витрину, то на железную крышку люка, выделяющуюся среди брусчатки.
Пиннеберг некоторое время ждал его, потом медленно шел дальше и снова останавливался, принимался звать и уговаривать. Малыш радостно несся на зов, но через десять шажков с хохотом разворачивался и убегал обратно к заветному люку.
Это повторялось несколько раз, пока Пиннеберг наконец не ушел, по мнению Малыша, слишком далеко. Он стал звать отца, но тот задумался настолько глубоко, что все шел и шел. Мальчик стоял, переминаясь с ноги на ногу, пока совсем не извелся. Тогда он ухватился за край шапки и натянул ее себе на глаза, так что теперь абсолютно ничего не видел. И пронзительно крикнул:
– Пеп-пеп!
Пиннеберг обернулся. Его маленький сын, натянув шапку на лицо, перебирал ножками посреди улицы, каждый миг рискуя споткнуться и упасть. Пиннеберг побежал со всех ног, чтобы успеть его подхватить, сердце бешено колотилось, в голове пронеслось: «Полтора года, а вон что придумал! Сам себя ослепил, чтобы я взял его на руки…»
Он стянул шапку с лица Малыша, и тот, увидев папу, просиял.
– Ну ты и глупыш, Малыш, ну и дурачок!
Пиннеберг повторял это снова и снова, в глазах у него стояли слезы умиления.
Вот наконец и Гартенштрассе, тут живет предприниматель Руш, от чьей жены Овечка уже три недели не могла добиться шести марок. Пиннеберг повторяет про себя обещание не устраивать скандал и, собравшись с духом, жмет на звонок.
Перед особняком разбит палисадник, а сам дом находится чуть в глубине, он большой и красивый, за ним – такой же большой и красивый фруктовый сад. Пиннебергу все здесь нравится.
Он увлеченно разглядывает дом и сад, и не сразу осознает, что на звонок никто не откликается. Он звонит снова.
На этот раз открывается окно, из него высовывается женщина и кричит:
– Чего надо? Мы не подаем!
– Моя жена чинила вам белье! – кричит в ответ Пиннеберг. – Я пришел получить шесть марок…
– Приходите завтра! – бросает женщина и захлопывает окно.
Пиннеберг стоит некоторое время и размышляет, какую степень свободы оставляет ему обещание, данное Овечке. Малыш сидит в тележке тихо-тихо – чувствует, что отец злится.
Пиннеберг снова нажимает на кнопку звонка, жмет долго. За дверью ни звука. Еще поразмыслив, Пиннеберг решает уйти, но представляет себе, каково это – восемнадцать часов штопать и чинить белье, – и локтем опять вдавливает кнопку звонка. Стоит так долго, иногда мимо проходят люди и косятся на него. Но он стоит и стоит, и Малыш сидит не шелохнувшись.
Окно снова открывается, и женщина кричит:
– Если вы сию же секунду не отойдете от звонка, я вызову жандарма!
Пиннеберг убирает локоть от кнопки и тоже кричит:
– Ради бога! Тогда я жандарму расскажу…
Но окно уже захлопнулось, и Пиннеберг снова начинает трезвонить. Он всегда был человеком мягким и миролюбивым, но постепенно это проходит. В его положении, может, и не стоит связываться с жандармерией, но ему все равно. Малыш наверняка замерз – столько сидеть в тележке, – но и это его не останавливает: маленький человек Пиннеберг стоит и звонит в дверь предпринимателя Руша. Он хочет свои шесть марок, и он их получит.
Дверь распахивается, выходит женщина. Самая обычная пожилая женщина, она ничем не отличается от всех прочих женщин, которые ничего особенного в этой жизни не испытали, не лучше и не хуже, отмечает Пиннеберг. Лицо у нее безо всякого выражения, совершенно пустое. Пиннеберг к таким лицам привык. Она в ярости, на поводке у нее два дога – черный и серый. Псы чуют врага, рвутся с поводка и грозно рычат.
– Я сейчас собак спущу! – угрожает женщина. – Если вы сию секунду не уберетесь!
– Шесть марок отдайте, – говорит Пиннеберг.
Женщина злится еще больше, видя, что собаки не производят должного впечатления, – не спускать же их в самом деле! Они мигом перемахнут через забор и разорвут посетителя в клочья.
– Вам не помешало бы научиться ждать! – бросает она.
– Шесть марок, – говорит Пиннеберг.
– Да вы безработный, – презрительно произносит женщина. – Это сразу видно. Я на вас в полицию заявлю. Вы должны декларировать заработок вашей жены, иначе это незаконно.
– Шесть марок, – говорит Пиннеберг.
– Я вычту у вашей жены подоходный налог и взнос в больничную и инвалидную кассу, – заявляет она.
– Вычитайте, – отвечает Пиннеберг. – Я завтра приду и потребую квитанции из больничной кассы и налоговой.
– Пусть ваша жена теперь только попробует обратиться ко мне за работой! – кричит женщина.
– Шесть марок, – только и отвечает Пиннеберг.
– Бесстыдник, невежа! – бранится женщина. – Если бы мой муж был дома…
– Шесть марок, – говорит Пиннеберг.
И наконец-то! Три купюры по две марки лежат на калитке. Пиннеберг не может сразу подойти и взять их: надо, чтобы женщина оттащила собак. Только после этого Пиннеберг забирает деньги.
– Спасибо большое, – благодарит он, приподнимая шляпу.
– Де! Де! – оживляется Малыш.
– Да, денежки, – соглашается Пиннеберг. – Крошечка ты мой… Денежки. А теперь нам пора домой.
Ни разу не обернувшись, он медленно тащится со своей тележкой, ощущая опустошенность, усталость и тоску.
Малыш что-то лопочет и выкрикивает. Время от времени отец что-то отвечает, но все невпопад. В конце концов сын затихает.
Почему Пиннеберги не живут там, где живут.
Фотостудия Хайльбутта.
Их кто-то искал, а Лемана уволили
Два часа спустя Пиннеберг, приготовив еду себе и Малышу и поев вместе с ним, укладывает Малыша в постель. А потом стоит за притворенной дверью кухни и ждет, пока ребенок заснет. Тот спать не желает, кричит, зовет:
– Пеп-пеп!
Но Пиннеберг стоит, не издавая ни звука, и ждет.
По-хорошему, пора бы выдвигаться на станцию, надо успеть на двухчасовой поезд, если он не хочет опоздать за пособием, а опоздать никак нельзя, даже по самой уважительной причине – сама мысль об этом дика и нелепа.
Малыш все зовет:
– Пеп-пеп!
Конечно, Пиннеберг мог бы уже уйти. Ребенок надежно привязан, деться ему некуда, но все же спокойнее, если тот заснет. Так тяжело представлять себе,
