Иногда отец приходил домой вовремя, но был в совершенно ином состоянии, чем с утра. Взгляд его был другим, речь была грубее, и он был зол. Шеми, его сестра хотели видеть в своем отце фигуру, достойную уважения, но не находили ничего в речах этого пьяного человека. Они слушались его приказов, произнесенных сухим голосом, но его пьяные проявления нежности вызывали у них отвращение. Мать в отчаянии то краснела, то бледнела, она не хотела, чтобы Шеми и его сестра видели отца в таком состоянии. Это молчание, эта недосказанность между родителями и детьми терзали Шеми. Однажды он решился спросить у сестры, где отец пропадает вечерами и ночами, почему не приходит домой, ведь он не смел задать этот вопрос матери. Его сестра, опустив глаза, молчала, пока Шеми вновь и вновь повторял свой вопрос. Наконец бедная девочка сказала:

– Разве это наше дело? Зачем нам вмешиваться в дела взрослых?

Но Шеми не был доволен таким ответом и продолжал расспрашивать её. Сестра твердо сказала ему:

– Не смей задавать подобные вопросы никому, особенно матери! Ты только сделаешь себе хуже!

– Я уже спрашивал, – ответил Шеми.

– И что же она тебе сказала?

– Ничего!

– Значит, она пожалела тебя, потому что ты тогда был еще маленький! А сейчас послушайся меня и не расспрашивай о таком!

– А что случится?

– То же, что случилось со мной.

– А что с тобой случилось?

– Ах, бедный братик! До чего же ты сегодня любопытный!

– Ну, сестра, неужели и у тебя я не могу спросить? Ах, неужели в этом доме мне все чужие? Или я всем чужой? Ну ответь же! Что случилось, когда ты спросила? Чтобы я тоже знал, чего ждать!

Сестра его помрачнела и сказала:

– Когда я спросила об этом маму, вместо ответа она дала мне пощечину.

– И что, больше никогда не спрашивала?

– Нет, – сказала она.

И слово это «Нет» было исполнено такой боли, было таким многозначительным, что Шеми задрожал. И в многозначительной интонации, и в едва заметной улыбке, выражавшей тонкую иронию, Шеми ощутил весь ужас ситуации. Хоть, кроме «нет», сестра ничего не сказала, он всё осознал, и спрашивать что-либо у матери не было необходимости. Шеми был уже не ребёнком, ему было двенадцать или тринадцать лет. Он сел на стул рядом и подавленным голосом проговорил:

– Я больше не буду ничего спрашивать, сестра! И у тебя тоже ничего не буду спрашивать, будь уверена! И не хочу ничего знать и понимать. Если то, что я узнаю, сделает отца безнравственным в моих глазах, я вообще не хочу ничего знать.

Сестра, взволнованная его печалью, робким голосом сказала ему:

– Нет ничего безнравственного, брат мой. Тебе так показалось.

Но отчего-то оба этих бедных ребёнка начали плакать.

Шеми сквозь слёзы проговорил:

– Бедная мамочка!

– Бедная наша мамочка и бедная твоя сестра! – ответила ему взволнованная сестра.

– А что ты? Ты выйдешь замуж, будешь счастлива со своим мужем, – ответил Шеми, вытирая слёзы.

– Ах, никогда!.. Я не такая терпеливая, как наша мама! Я знаю, что не буду мириться с подобным поведением мужа. Я многое готова вынести, но уже сейчас чувствую, что такое не перенесу. И как я смогу что-либо сказать своему мужу? Как смогу его упрекнуть? Если отец не пожалеет меня и разрушит моё будущее, то и чужие люди не станут жалеть.

Разве мог Шеми стереть из памяти такие воспоминания? Бедия была младше его на четырнадцать лет и даже понятия не имела о том, что подобное было в прошлом их семьи. Она всегда знала отца славным, добрым и благородным человеком, в её глазах он был ангелом.

Назми вёл себя так, словно Шеми ничего не помнил о прошлом. Он хотел запугать Шеми последствиями бурной молодости. Намерения его были благими. Если Шеми будет поступать согласно его наставлениям, то он станет хорошим сыном, достойным мужчиной, славным мужем и замечательным отцом… И да, великолепным примером для своих детей.

Но молодость Назми не была примером для подражания для собственных детей. Его наставления сыну были похожи на попытки научить его новому языку, не объяснив алфавит. Назми женил своего сына рано. И Шеми никогда не обижал свою жену. Он не мог, потому что воспоминания о страдающей, несчастной матери навсегда ранили его сердце. Он знал, насколько тяжелы мучения женщины, чьим доверием злоупотребили. И он не хотел, не мог причинить того же еще одной бедной женщине. Но всё же смерть забрала у него хрупкую и несчастную жену, которой он так дорожил. Спустя год после свадьбы, подарив Шеми дочь, она вскоре умерла от кровотечения. Его жена, потеряв надежду выжить, сказала мужу: «Милый, я ухожу. Я готова со всем расстаться. Но не с тобой. Да! Не думаю о смерти, мне больнее от разлуки с тобой. Береги наше дитя. Прошу тебя, не отдавай её в руки другой женщины. Шеми! Шеми! Любовь твоя, в которой ты меня уверял, была искренняя? Ты правда меня любил?» На что Шеми ответил: «Я люблю тебя, всё ещё люблю!» Измученная женщина напоследок попросила мужа: «Я ухожу. Обещай, что никому, кроме меня, не скажешь „жена“, что никого больше не возьмешь замуж, никем меня не заменишь. Ты можешь обещать это мне, несчастной, молодой, любящей тебя? Чтобы я покинула этот мир со спокойной душой? Ты клянешься мне?»

И Шеми был верен своей клятве. И после этого никогда не женился. Сколько бы ему ни говорили, ни советовали, он отказывался. Малышка Михрибан была любимицей своей тети Бедии. Бабушка и тетя хорошо заботились о девочке. Шеми тоже её лелеял.

Несмотря на наставления Назми и давление с его стороны, Шеми продолжал проводить многие вечера в компании друзей, причиной чего была его тяга к спиртному.

В те вечера, когда он был дома, отец рассказывал им истории и притчи, пытаясь наставить детей на правильный путь. Назми очень боялся за Бедию. Мысль о том, что такая чувственная