– О! Я люблю этот уд больше, чем все остальные, брат мой. Ты можешь быть уверен, я ни за что не покажу его отцу. Если всё же он увидит, я скажу: «Я взяла его, но не заметила надпись, подумала, что это просто орнамент» – и всё уладится!

Бедия росла в окружении дружественных бесед и семейного тепла, а между тем уже достигла возраста невесты. И по обычаям Дамаска, даже немного задержалась. Но будучи из Стамбула, семья Назми не спешила выдавать своих дочерей замуж в одиннадцать или двенадцать лет, как принято было здесь. Но даже по стамбульским меркам, девятнадцатилетняя Бедия уже давно задержалась в отцовском доме. Для Назми и Шеми вопрос о замужестве Бедии был очень щепетильным. Мать Бедии даже боялась заикнуться Назми о сватавшихся к ним семьях, потеряв всякую смелость. Если раньше можно было отвечать, что девочка еще маленькая, то теперь этот ответ уже не подходил. Назми же на подобные слова отвечал лишь пугающим молчанием.

Однажды вечером Назми и Бедия вновь разыгрались. Мелодии уда и скрипки и трогательный голос Бедии слились в прекрасную гармонию. Шеми, который изрядно выпил в тот вечер, вместо того чтобы, как обычно, пойти в их с Бедией комнату, не смог устоять перед этими мелодиями и зашёл к ним. Шаги его были шаткими, лицо перекошено, глаза были налиты кровью, а невнятная речь только подтверждала степень его опьянения. Назми вспыхнул от гнева. Он не знал, как ответить на такую дерзость, на такую наглость. Он швырнул прочь скрипку и, с презрением глядя на Шеми, закричал:

– Какое бесстыдство! Какая невоспитанность!

Бедия задрожала от страха. Уводить Шеми из комнаты было уже слишком поздно. Назми уже успел увидеть, в каком он состоянии. Бедия лишь с ужасом ожидала последствий. Единственным её утешением была мысль, что Шеми уважает и почитает отца и не станет выказывать ему большего неуважения. Она надеялась, что всё обойдется. Действительно, Шеми сразу же попытался взять себя в руки и, покачиваясь, двинулся к выходу, сказав:

– Простите меня, отец. Я совершил ошибку…

Назми вскочил с места и толкнул Шеми так, что тот упал на пол.

– Можно ли простить такую ошибку?! – гневно воскликнул Назми.

Шеми с покорностью и мольбой ответил:

– Если я прошу прощения, обещаю не повторять такого, разве можно отказать в прощении? Вы меня больше не увидите в таком состоянии.

– Ах, ты считаешь, что твоя ошибка только в этом? Если я не увижу тебя таким, то другие могут? Твоя главная вина заключается в том, что ты довёл себя до такого состояния! Разве ты сам себе не противен?

– Вы правы, отец. Я сделаю всё, чтобы больше не оказаться в таком состоянии, – ответил Шеми.

– Значит, будешь стараться, так? Что ты, ребенок, что ли? Как может тот, кто себя не контролирует, называться человеком? Я хочу, чтобы моим сыном восхищались его семья и окружающие, чтобы он был источником моей гордости! А вместо этого вижу его в таком жалком и позорном состоянии! Нет! Этого я не потерплю! Ты поклянешься, что больше не притронешься к спиртному! Клянись! – гневно настаивал Назми.

Шеми, опустив голову, молчал. На шум сбежались мать и слуги, но никто не осмеливался вмешаться, все боялись ярости Назми. Он, не переставая, всё бил и толкал Шеми, который, споткнувшись, оказался уже у края дивана.

– Ты поклянешься! – снова закричал Назми, продолжая трясти сына.

Шеми не произносил ни слова. Его молчание еще больше разжигало гнев отца. В ярости Назми ударил голову Шеми об пол. На полу лежал дивит[33], острый край которого рассек лоб Шеми. Кровь текла по лицу его, но Шеми продолжал молчать.

Увидев кровь на лице сына, Назми не смог сдержать ярости:

– Ты идешь против меня, вот как? Ты не подчиняешься моему слову? Отказываешься клясться? Противишься мне?

Тогда Шеми ответил:

– Как я могу давать клятву, если не уверен, что смогу сдержать её? Разве это не будет большим грехом?

После этих слов Назми, державший сына за горло, отпустил его и закричал:

– Уходи! Уходи!

Бедия подхватила Шеми под руку и отвела его в их комнату. Она вымыла его лицо и уложила в постель.

Спустя несколько месяцев, одной ночью, Назми возвращался домой из гостей. В этот вечер он был сильно пьян и шёл шатаясь, ноги его путались. Шеми, выглянув из-за двери комнаты на шум, выразительно оглядел отца с головы до ног. Назми, ничего не сказав на это, прошёл мимо сына. Потом он попросил таз и кувшин, чтобы совершить омовение перед намазом. После намаза он в окружении сына, дочери и супруги, стоя перед молитвенным ковриком, заявил:

– Будьте все вы свидетелями. Я клянусь, что больше не возьму в рот ни капли спиртного.

Все были поражены. Спиртное? Это слово никогда не произносилось в присутствии Назми. Все вели себя так, словно даже не подозревали о его пристрастии. После этих слов в комнате повисло удивленное молчание.

– Мой сын только что выразительно оглядел меня с головы до ног. Взгляд его произвёл на меня ужасное впечатление, – смущённо добавил Назми.

Бедия покраснела от стыда и выбежала, направившись в свою комнату. Шеми пошел за ней. В ярости она обратилась к нему:

– Что ты наделал? Ты доволен собой?

Шеми ответил:

– Но разве ты не видела, как он унижал меня в тот вечер при всех, на глазах у прислуги и рабов? Я лишь посмотрел на него, словно говоря: «Ты так стыдил меня, но посмотри, в каком состоянии находишься ты сам!» Я не думал, что всё зайдёт так далеко.

Бедия, сильно разозлившись на Шеми, сказала:

– Разве ты не знаешь, что отвечать на укоры родителей нельзя? Даже если они несправедливы, родители не обязаны отчитываться перед детьми. Есть вещи, на которые нельзя отвечать! То, что ты сделал, ужасно. Жаль, что тебе приходится слышать такие слова от младших. Как мы смеем открывать рот против родителей?!

Хотя Шеми раскаивался в своем поступке, было уже слишком поздно.

Через некоторое время здоровье Назми начало резко ухудшаться. Врачи диагностировали проблемы с