— Привык уже, господин. Я много лет так живу и совсем не печалюсь, даже, наоборот, доволен такой жизнью. Весь день тружусь, вечером пою песни во славу Господа и прославляю его имя. Вот так мои дни и проходят.

Такие люди, как Раджу, Гону Махато и Джойпал (наверняка, в этих лесах найдутся и другие), познакомили меня с новым миром, о котором я совсем ничего не знал.

Я знал, что у Раджу было одно мирское пристрастие — он страшно любил чай. Но разве его достанешь в этой лесной чаще? Поэтому я прихватил с собой немного чая и сахара и предложил: «Раджу, не сделаешь ли нам чаю? Я всё привез».

Он обрадовался и тут же поставил на огонь трехлитровый кувшин с водой. Вскоре чай был готов, но у Раджу не оказалось никакой другой посуды, кроме одной-единственной металлической чаши. В нее он налил чай мне, а сам пил прямо из кувшина.

Раджу умел читать и писать на хинди, но особой любознательностью не отличался. О Калькутте он слышал, но не представлял, где она находится, а о Бомбее и Дели знал примерно столько же, сколько и о Луне, да и то смутно. Из городов был в Пурнии, но давно и всего несколько дней.

— Ты видел автомобили, Раджу? — спросил я.

— Нет, господин, но я слышал, что они едут сами по себе, без коровы или лошади, и выпускают дым. Наверное, по Пурнии сейчас много таких ездит. Я ведь давно там не был. Я человек бедный, выбраться в город нет денег.

Я спросил Раджу, хочет ли он поехать в Калькутту, и если да, то я могу как-нибудь отвезти его, деньги не потребуются.

— Город — нехорошее место, всюду шайки воров, головорезов и обманщиков. К тому же я слышал, что, если поехать туда, можно осквернить свою касту. Все люди там — негодяи и прохвосты. Как-то один мой знакомый поехал в город в больницу, и вот что случилось там с его ногой: доктор обманом порезал ему ногу и спрашивает, мол, сколько рупий ты мне дашь? Мой знакомый отвечает, что десять. Тогда доктор надрезает еще больше, мол, а теперь сколько, скажи? Тот отвечает, что даст на пять рупий больше, только не режьте. Но доктору всё мало, и он продолжает резать ногу. Мой знакомый бедный человек, да еще в такую западню попал. А доктор всё режет и режет, режет и режет, так всю ногу и отрезал. Ну и история, господин, вы только подумайте!

Выслушав рассказ Раджу, я еле сдержал смех и вспомнил, как этот самый Раджу, увидев однажды перекинутую в небе радугу, сказал мне: «Видите радугу, господин? Она поднялась из курганов термитов. Я своими глазами видел».

Во дворе перед хижиной Раджу росло высокое дерево асан, мы сидели под ним и пили чай. Вокруг куда ни посмотри — сплошной лес: хурма, крыжовник, цветущая бибхи́таки, источающая нежный и сладкий аромат, доносимый вечерним ветерком. Я подумал, какое же это было замечательное мгновение — иметь возможность сидеть вот так в этом месте за чашкой чая. Доведется ли мне еще отдохнуть у хижины из сахарного тростника, со всех сторон окруженной лесной чащей, ведя беседу с таким человеком, как Раджу? Это был ценный и неповторимый опыт в моей жизни.

— Раджу, а почему ты не привезешь сюда жену? Тогда тебе не придется готовить всё самому, — спросил я.

— Она умерла, господин, уже лет семнадцать-восемнадцать как, и с тех пор я не могу заставить себя жить в том доме.

Мне было сложно даже представить, что в жизни Раджу имела место любовная история, но его последующий рассказ ничем иным назвать нельзя.

Жену Раджу звали Шорджу́ (прямо как река Сара́ю). Когда ему было восемнадцать, а ей четырнадцать, Раджу некоторое время учился грамматике в школе ее отца в Шэмла́лтоле на севере Дхоромпура.

— Долго ты там учился? — спросил я.

— Всего ничего, господин. Около года, но экзамен так и не сдал. Там мы в первый раз и встретились, а потом потихоньку… — из уважения ко мне Раджу слегка покашлял.

— А что было дальше? — подбодрил его я.

— Но как же, господин, ее отец — мой учитель. Как я мог сказать ему такое? Однажды в месяц картик в день чхатх-пуджи[88] Шорджу, надев желтое сари, отправилась с другими девушками совершить омовение в реке Коши. И тогда я… — Раджу снова покашлял и замолчал.

— Расскажи же, что было после? — вновь приободрил его я.

— Я спрятался за каким-то деревом, чтобы увидеть ее. Видите ли, мы с ней в то время толком и не разговаривали. К тому же ходили слухи о ее предстоящем замужестве. Когда девушки, распевая песни, — вы же знаете, что во время чхатх-пуджи девушки поют песни и идут к реке, чтобы погрузиться в ее воды, — так вот, когда они, распевая песни, проходили мимо, она заметила меня за деревом и улыбнулась, я тоже улыбнулся. Я подал ей знак рукой, чтобы она немного отстала от процессии, а она украдкой сказала мне, мол, сейчас не время — на обратном пути.

При этих словах лицо пятидесятидвухлетнего Раджу залилось краской смущения, совсем как у двадцатилетнего юноши, а мечтательный взгляд устремился вдаль, словно его потерявшая свою половину душа пыталась отыскать ту юную четырнадцатилетнюю красавицу, наполнившую далекие дни его юности счастьем. Одинокая жизнь в этом необитаемом лесу утомила его, и теперь, когда он вспоминал юную Шорджу, другой которой больше нет на свете, его душа радовалась.

Мне понравился рассказ Раджу.

— А что дальше? — спросил я нетерпеливо.

— А когда они возвращались обратно, она немного отстала от процессии, и мы встретились. Я сказал: «Шорджу, я так больше не могу. Мне даже поговорить с тобой нельзя, я знаю, что всё равно ничему не научусь. Так к чему страдать впустую? Думаю, что в конце месяца брошу учебу и уйду». Шорджу расплакалась: «Почему ты не поговоришь с отцом?» От ее слез у меня разрывалось сердце, и те слова, которые, наверное, никогда не сказал бы своему учителю, я выпалил однажды.

Никаких препятствий для женитьбы не было, они были одной касты и достатка. Так Раджу и Шорджу поженились.

Это была простая и незатейливая история любви, возможно, услышь я ее в суете городской жизни, принял бы ее за курьезный случай деревенского ухаживания. Но в тот вечер красота и свежесть их любви совершенно