как подобало богоданному королю Толедо и Кастилии, гневно прикрикнул на них еще не окрепшим мальчишеским голосом: «Нет, нет и нет! На колени, мерзавцы вы, а не гранды!» Они грозили ему, размахивая обнаженными шпагами, они выставили против него войско, большое войско. Он уже знал, что такое настоящий удар мечом, он уже бился с врагами. А этот двоюродный братец, сейчас склоняющий пред ним колени, – он всего-навсего король жалкого Арагона. Глупому мальчишке, конечно, и в голову не придет сопротивляться, когда наглые гранды потребуют от него рабской присяги, которую арагонские бароны навязали этим так называемым королям: «Мы, кто ничуть не хуже тебя, а вместе – сильнее, избираем тебя своим королем при условии, что ты станешь соблюдать наши права и вольности, а чтобы решать споры между тобой и нами, мы изберем судью, и он будет облечен большей властью, чем ты. Если нет, то нет. Si no, no!» Огромное благодеяние для такого, с позволения сказать, «короля», что он, дон Альфонсо, соглашается отдать ему в жены свою дочь, а значит, сделать его своим преемником. Разве не справедливо будет потребовать взамен самой малости: признать его, Альфонсо, сюзереном, чтобы он еще при жизни мог чувствовать себя королем всей Испании?

Дон Педро с глубоким, истинно рыцарским благочестием произнес обет: «Клянусь, вверенный мне меч никогда не поднимется на невиновного, сим мечом я всегда буду защищать правду Господа и установленный Им порядок». И склонил голову в ожидании благословенного удара, которым будет навеки скреплен его рыцарский обет.

Долго ждать не пришлось. Меч дона Альфонсо плашмя ударил юношу по спине, не слишком сильно, но все же достаточно крепко, чтобы тот почувствовал боль даже сквозь кольчугу.

Дон Педро непроизвольно передернул плечами. Он поднял голову и уже хотел встать. Но дон Альфонсо удержал его.

– Нет, кузен, повремени! – сказал король. – Мы соединим в одной церемонии твое посвящение в рыцари и твою ленную присягу. – Затем он приказал: – Подайте мне знамя!

Ожидая, пока принесут кастильский стяг, король снял перчатку с правой руки. Затем, держа знамя в левой руке, произнес:

– Да будет по желанию твоему, брат мой дон Педро Арагонский! Я принимаю тебя в число моих вассалов и клятвенно обещаю защитить тебя, если явится в том нужда. Бог свидетель моим словам! – Король говорил негромко, но его повелительный голос отчетливо раздавался под сводами церкви.

Юный дон Педро, сильно разволновавшийся от ритуальных унижений и превозношений, которыми был обставлен обряд посвящения в рыцари, сам не понимал, что это такое сейчас происходит. Донья Леонор намекнула ему на возможный брак с инфантой и наследование кастильского престола. Или она дала ему твердое обещание, а он и не заметил? И что бы могла значить эта вторая клятва – клятва вассала? А что, если он сам молвил неосторожное слово и связал себя обязательством? Но разве пристало ему быть подозрительным и недоверчивым? Сию минуту он дал обет рыцарского послушания – и при первом же испытании хочет его нарушить?

Он, молодой рыцарь, стоит на коленях пред старшим, и тот взывает к нему своим мужественным громким голосом:

– Ты же, дон Педро, обещай, что будешь служить мне по чести и в страхе Божием, в какое бы время я тебя ни призвал, и целуй мне на том руку!

И дон Альфонсо поднес руку к губам коленопреклоненного юноши. В заполненной людьми церкви повисла тяжелая тишина. Арагонцы застыли в изумлении. Уже давным-давно короли Арагона не признавали себя ничьими вассалами. Почему же сейчас их молодой властелин намерен принести позорную присягу кастильцу? Или, может быть, помолвка уже скреплена печатями?

А дон Педро все еще стоял на коленях, и длань дона Альфонсо была у самых его уст. Многие из присутствующих, стоявшие позади, поднялись на цыпочки – всем хотелось увидеть, что же сейчас совершится.

И вот наконец совершилось. Юный арагонский король поцеловал правую руку человека, в левой руке которого был кастильский стяг. И сюзерен дал ему перчатку, и арагонец ее принял.

Но совсем скоро, выйдя из сумрачной церкви на свежий воздух, дон Педро, окруженный своей угрюмо-молчаливой свитой, очнулся от снов и мечтаний. И вдруг осознал, что` сейчас произошло, что он сам натворил.

Но разве это он? Нет, это все тот, другой. Тот, кто застиг его врасплох, кто бесстыдно расставил ему западню. Человек, которого он обожал, который казался ему зерцалом рыцарских добродетелей, – этот человек не погнушался использовать святой обряд как прикрытие для подлой уловки!

За церковным праздником должно было последовать народное гулянье. Кастильские бароны уже выстроились в почетный кортеж. Но дон Педро отдал приказ своим арагонцам:

– В дорогу, господа, сей же час прочь отсюда! Когда вернемся к себе в столицу, решим, что делать!

Громко бряцая шпорами, не одарив кастильцев ни единым приветливым взглядом, молодой король со своей свитой покинул Бургос.

На этот раз даже королева вышла из равновесия. Теперь и думать нечего о союзе, который она мечтала устроить. Нет, не геройство, а ребяческая гордыня заставила ее супруга действовать с наскоку там, где мирными беседами можно было добиться всего, чего угодно.

Но гнев ее продолжался недолго. Ничего не поделаешь, Альфонсо не из тех людей, которые терпеливо ведут переговоры. Ему бы хотелось летать, а не ползти вперед пядь за пядью. Случалось, и на ее отца, великого короля Англии, умнейшего из государственных мужей, находили приступы ярости. Однажды брошенные им гневные слова побудили английских рыцарей убить архиепископа Кентерберийского[59], хоть это и было чревато пагубными последствиями.

Дон Манрике и дон Иегуда просили королеву об аудиенции. И она приняла их.

Иегуда был сам не свой от досады. Бездумная солдатская выходка короля уничтожила все то, что он, Иегуда, приуготовлял с таким трудом и терпением. Дон Манрике тоже был возмущен. Но донья Леонор с поистине королевским достоинством и холодностью оборвала их сетования. Во всем виноват не Альфонсо, а юный дон Педро – это он сломя голову, нарушив все правила куртуазного обхождения, умчался из Бургоса прежде, чем разрешилось сие прискорбное недоразумение.

Дон Манрике заметил, что остаться в Бургосе было бы, пожалуй, учтивее. Но так или иначе, этот неблаговоспитанный юнец – король Арагона. И теперь он, разумеется, примет Гутьерре де Кастро в число своих вассалов, и война, которую само Провидение отвратило от Кастилии, все-таки разразится.

Иегуда осторожно намекнул:

– Но если это было недоразумение, то, возможно, еще есть шансы его уладить? – Поскольку донья Леонор молчала, он прибавил: – На свете существует только один человек, способный убедить юного арагонского короля,