Дон Альфонсо призадумался и решил, что самого его вряд ли примут в мусульманский рыцарский орден, так как по части поэзии и красноречия он откровенно слаб.

Настал третий день состязаний – с боем быков. В этой забаве принимали участие лишь знатнейшие из грандов. Прелатам – с того злополучного дня, как Евсевий, епископ Тарагонский, попался быку на рога, – участвовать в таких боях запретили. Это немало удручало архиепископа дона Мартина – будь его воля, он бы охотно проявил свои таланты в сем рыцарском развлечении.

С трибуны на площадь смотрели дон Альфонсо с королевой, в окружении первых мужей государства. Король был в отменном настроении – зрелище того, как люди бьются с быками, согревало его сердце.

На другой трибуне и на балконах домов, окружавших площадь, сидели пышно убранные дамы, среди них и донья Ракель. Она опять сидела в заднем ряду, почти спрятавшись, но зоркое око дона Альфонсо отыскало девушку. От него не укрылось, что глаза доньи Ракели не всегда следили за боем – иногда они устремлялись на него, короля. Он вспомнил, как эта красотка – еще такая молоденькая, а дерзости в ней почти столько же, сколько в папаше! – заявила ему прямо в лицо, что ей не нравится королевский замок. И ему вдруг припала охота самому поучаствовать в ристалище. Зачем же разочаровывать славного мальчугана, который хотел подарить ему арбалет! Да и подкрепить свой авторитет в глазах молодого восторженного родственника-арагонца тоже не помешает. Решено, он сам бросит вызов быку и сразит его.

Дон Манрике заклинал его не рисковать своей драгоценной жизнью понапрасну. Донья Леонор тоже просила отказаться от странного намерения. Дон Родриг привел исторический довод: со времен Альфонсо Шестого ни один испанский король не принимал участия в бое быков. Архиепископ Мартин поставил в пример самого себя, дескать, он тоже себя обуздывает. Но дон Альфонсо только отшучивался. На него нашло какое-то мальчишеское веселье, и он не слушал ничьих доводов.

Дон Альфонсо скинул с плеч королевскую мантию, и вот он уже облачен в кольчугу из крупных колец.

Трубят трубы, и герольд возглашает:

– Со следующим быком сразится дон Альфонсо, милостию Божией король Толедо и Кастилии.

Он был чудо как хорош в тот миг, когда верхом выехал на арену не в тяжких доспехах, а в легкой кольчуге, с открытым лицом и шеей, в железном шлеме-капеллине[58] на золотистых кудрях. Он был отличным наездником, конь слушался малейшего его движения. Однако, невзирая на все его искусство, первые три удара не удались, а в третий раз он едва ускользнул от рогов быка, так что все вскрикнули от ужаса. Но Альфонсо быстро совладал с собой и с конем. Он звучным голосом воскликнул: «Для тебя, донья Леонор!» – и четвертый удар удался на славу.

Вечером, нежась в ванне, донья Ракель болтала с кормилицей Саад:

– Какой смельчак этот Альфонсо! Все было точь-в-точь как в сказке о странствиях купца Ахмеда, когда тот вошел в потайную комнату к чудовищу. Бои быков мне вовсе не нравятся. Очень хорошо, что у нас в Севилье их отменили. Но может быть, христианам такие занятия больше подходят. Видела бы ты, до чего захватывающее было зрелище, когда их король помчался на разъяренного быка. Перед последним ударом губы его шевельнулись, я это ясно видела. Купец Ахмед, перед тем как войти в потайную комнату, прочитал первую суру, наверное, король тоже шептал святую молитву, и ему это тоже помогло. Он был прекрасней утренней зари! Был так горд и счастлив, когда бык упал замертво! Да, он герой. Но если по-настоящему, он все-таки не рыцарь. Для этого ему не хватает некоторых добродетелей. Он говорит довольно нескладно и в поэзии тоже ничего не понимает. Иначе как мог бы он любить этот свой древний мрачный замок!

Дон Альфонсо и донья Леонор не желали омрачать праздничное веселье докучными разговорами о разных спорных вопросах, а потому никто в эти дни не возвращался к обсуждению помолвки и вассальной присяги.

Вот и подошла к концу неделя празднеств. И наступил знаменательный день – день опоясывания мечом, когда дону Педро предстояло быть посвященным в рыцари.

Утром молодой принц принял очистительное омовение. Два священнослужителя облачили его в новые одежды. Одеяние было красным, как кровь, кою рыцарь отныне обязан проливать, защищая церковь и установленный Богом порядок; сапоги были коричневые, как земля, в кою ему однажды предстоит лечь, а пояс – белый, как чистота помыслов, кою он клянется хранить.

В городе звонили все колокола, когда принц с сопровождающими шествовал по усыпанным розами улицам в церковь Сант-Яго. Там, окруженный грандами и знатными дамами Кастилии и Арагона, его ожидал дон Альфонсо. Мальчики-оруженосцы надели разволновавшемуся дону Педро шлем на голову, облекли принца в кольчугу, вручили треугольный щит – теперь у него были доспехи, чтобы защищаться. Они опоясали его мечом – теперь у него появилось оружие для нападения. Две благородные девицы прикрепили к его сапогам золотые шпоры – теперь он мог мчаться в бой за право и добродетель.

В этом новом облачении дон Педро преклонил колени, и архиепископ дон Мартин громовым голосом прочел молитву: «Отче наш, иже еси на небесех, Ты, повелевший нам на земли карать мечом зло, Ты, определивший христианскому рыцарству защищать правду, соделай так, чтобы меч сего раба Твоего не обратился против невиновных, соделай так, чтобы он всегда защищал правду Твою и установленный Тобою порядок».

Тем временем дон Альфонсо вспоминал тот день, когда его самого, совсем еще мальчишку, после кровавого боя с мятежниками на улицах Толедо посвятили в рыцари. То было в Толедском соборе, перед статуей Сант-Яго – сам небесный хранитель Испании удостоил его рыцарского сана. Впрочем, иные маловеры утверждали, что стукнул его мечом не святой, а только статуя, приведенная в движение искусным механизмом. Но все-таки, как уверял архиепископ, вполне возможно, что статуя в тот торжественный миг превратилась в самого святого. И в самом деле, разве не мог Сант-Яго явиться собственнолично, чтобы посвятить в рыцари кастильского мальчика-короля?

Полусочувственно-полупрезрительно смотрел дон Альфонсо на своего молодого родственника, смиренно стоявшего пред ним на коленях. Сколько деяний уже успел совершить он, Альфонсо, в возрасте этого молокососа! Мятежные рикос-омбрес требовали, чтобы он скрепил клятвенными заверениями какие-то их права, якобы им причитающиеся. Но он,