– Эге, – откликнулся щепенник, – до дому-то добрых семь миль топать, да еще на ночь глядя, да на своих двоих. Не худо было бы промочить глотку для поддержания сил перед обратной дорогой. У меня все во рту пересохло. Что скажете, братцы?

Все единодушно согласились, что глотку и впрямь промочить недурно, и отправились на окраинную, глухую и темную, улочку, единственным освещением которой было задернутое красной шторой окно «Трех бочек». Компания уселась за длинный стол, протянув усталые ноги на полу, на котором метла оставила узор елочкой. Мелбери заказал приятелям пива, а сам, верный себе, вышел на улицу и стал ждать, поглядывая по сторонам, пока хинтокцы не утолят жажду.

«Что поделаешь, он ей муж, – говорил себе Мелбери. – Пусть ложится к нему в постель, если хочет! Но только не мешало бы ей помнить, что в эту самую минуту где-то веселится женщина, которую он, не пройдет и года, станет ласкать, как ласкает сейчас ее, как год назад ласкал Фелис Чармонд, а год перед тем Сьюк Дэмсон. Грейс напрасно надеется… Одному Богу известно, чем все у них кончится».

За столом в «Трех бочках» говорили на ту же тему.

– Будь она моя дочь, я бы показал ей, как самовольничать! Это называется пойти в огород за петрушкой. Гонять людей ночью в Шертон! Сама-то небось спит до полудня, а нам вставать еще до света, – говорил в сердцах один из спасателей, который не был поденщиком у Мелбери и мог позволить себе некоторую вольность суждений.

– Это ты уж слишком круто берешь, – возразил щепенник. – Но и то сказать, хорошие времена настали: поссорились, ославили себя на весь честной мир, ни родных, ни близких не постеснялись, а потом этих же близких дураками выставили!

– A-а, нынешние женщины все изменщицы, – вторил ему Кридл. – Нет чтобы остаться в отцовском доме и до гроба блюсти верность.

Говоря эти слова, Кридл думал с грустью о своем бывшем хозяине.

– Муж и жена, – заметил благоразумно фермер Баутри, – одна сатана. Их делить – сам в дураках останешься. Я тут знавал одну пару… хотя чего греха таить, все здесь свои: мои это дядька с теткой. Помню, чего только у них в ход ни шло: и кочерга, и сковородка, и щипцы. Ну, думаешь, убьют друг друга, ей-богу, убьют. Глядь – а они уже сидят рядком. Чисто голубок с голубкой. Да еще петь начнут. А уж петь были оба горазды! Так чисто выводят, так голосисто, особливо на высоких нотах.

– А я недавно какую чудную историю слышал, – заговорил опять первый. – От одной жены ушел муж. Вернулся через двадцать четыре года. Пришел – дело к вечеру было, – и видит: жена сидит возле очага, отдыхает. Он по другую руку сел. «Ну что, какие новости?» – спрашивает жена. «А никаких, – отвечает муж, – а у тебя что?» – «Тоже ничего. Вот только дочь от второго мужа месяц назад замуж вышла. А сама я уже год как вдова». – «Угу, – отвечает муж, – а еще что?» – «А больше ничего», – говорит жена. Пришли соседи и видят: сидят они – один слева от очага, другой справа – и спят, сердечные, так что пушкой не добудишься.

– Не знаю, про кого это ты слышал, – заметил Кридл. – Но эти двое не твоим молчунам чета: найдут о чем говорить.

– Вестимо дело, найдут. Он все науки превзошел, да и она не лыком шита.

– Теперь женщины шибко ученые стали, – заметил щепенник. – Их не обманешь, как в прежние времена бывало.

– Они и прежде лишку умны были, – вздохнул Джон Апджон. – Нашему брату с ними не тягаться. Помню, ухаживал я за своей старухой. Не поверите, до чего ловка была и хитра! Знала, как показать себя с лучшей стороны. Заметили небось, что старуха моя с одной стороны глянь – хоть куда, а с другой ни то ни се?

– Я, например, не заметил, – вежливо отозвался щепенник.

– Ну ладно, пусть, – продолжал Апджон, не смущаясь. – У них всегда так: с одного боку – красавица, с другого – черт знает что. Так чего-чего только моя старуха не выдумывала, чтобы держать меня с одной стороны. Куда бы мы ни шли: в гору ли, под гору ли, против ветра или по ветру, в лицо нам пекло солнце или в затылок, – бородавка ее всегда глядела в забор, а на меня – ямочка. И я, при моей простоте, даже не замечал ничего. Даром что двумя годами моложе, а сумела обвести меня вокруг пальца, как слепого котенка. Да и то сказать, мы тогда уже на третьей ступени сватовства были. Нет, по-моему, бабы умнее не стали, оттого что умны-то они всегда были.

– А сколько всего бывает ступеней в сватовстве, мистер Апджон? – спросил молодой парень, прислуживавший когда-то на рождественском обеде у Уинтерборна.

– Пять: первая – самая холодная, а потом все жарче… У меня, во всяком случае, было пять.

– А вы не смогли бы, мистер Апджон, рассказать про эти ступени и сколько какая ступень длится?

– Отчего же не мог бы? Конечно, мог. Только незачем! Ты и сам все узнаешь – так уж человеку на роду написано. И чем раньше, тем лучше.

– А миссис Фитцпирс не хуже твоей старухи обвела доктора вокруг пальца, – заметил щепенник. – Он совсем ручной стал. Только надолго ли его хватит? Я как-то вечером обношу сад колючей проволокой и вдруг вижу: они идут. Мне и то стало жаль беднягу – так она его мучила. Вот еще принцесса выискалась: любоваться – любуйся, а тронуть – не смей. Кто бы мог ожидать такое от этой девчонки!

Мелбери вернулся в комнату. Хинтокцы объявили, что подкрепились достаточно, и компания двинулась в обратный путь. Светила луна, и возвращение было веселым. Шли лесными тропами: для тех, кто знал окрестности, это значительно сокращало путь. Тропа вела мимо церкви, и, проходя возле кладбища, наши путники, занятые пересудами, заметили одинокую девичью фигуру, недвижно стоявшую у калитки.

– Это, кажется, Марти Саут, – бросил мимоходом щепенник.

– Похоже, что она, – откликнулся Апджон. – Кого еще об эту пору встретишь в лесу в одиночестве?

Хинтокцы гурьбой прошествовали мимо и тут же забыли о Марти.

А это действительно была она. В тот вечер, как всегда по этим дням,