– И он доел?..

– Ну разумеется, моя милая. Любой приказ моего деда исполнялся неукоснительно. В гневе он был страшен!.. Но я лишь хотела показать вам, как далеки друг от друга пастор Хемминг и мистер Грей. И даже незабвенный мистер Маунтфорд и мистер Грей. Милейший мистер Маунтфорд не стал бы противиться мне!

– Вы вполне уверены, ваша светлость, что деревне не нужна воскресная школа? – робко спросила я.

– Более чем уверена! Я сказала мистеру Грею, что для Спасения надобно прежде всего знать наизусть Символ веры и молитву Господню, а это легко выучит всякий ребенок, если родители водят его в церковь. Далее следуют Десять заповедей, где очень понятным языком изложены простые обязанности. Конечно, в случае если ребенок выучился читать и писать (как тот несчастный мальчик, который приходил сюда утром), его обязательства усложняются, его искушения множатся, а между тем у него нет ни наследственных представлений о чести, ни должного воспитания, чтобы уберечь его от беды. И тут мне опять приходит на ум сравнение чистокровной лошади с ломовой… Этот мальчик, – сказала она, прервав свои размышления, – сегодня расстроил меня. Его проступок и все, что с ним связано, так напомнили мне историю, которая случилась с одним моим знакомым… Клеманом де Креки. Я рассказывала вам о нем?

– Нет, ваша светлость, – ответила я.

– Бедный Клеман! Лет двадцать с лишком тому назад мы с лордом Ладлоу проводили зиму в Париже, где у него было много друзей – возможно, не самых благонравных и благоразумных людей на свете, но милорд ко всем относился по-доброму – он всех любил, и его все любили. Мы занимали бельэтаж в большом особняке на Рю де Лиль; под нами, в цокольном этаже, располагались наши слуги. На верхнем этаже жила владелица дома, вдова маркиза де Креки. Говорят, герб де Креки и теперь, после всех ужасных лет, еще красуется на щите над парадным подъездом, так же как в нашу бытность там, хотя ныне род де Креки угас. Единственный сын мадам де Креки, Клеман, был одних лет с моим Урианом – его портрет вы можете видеть в главном холле… Я говорю об Уриане.

Я знала, что мастер Уриан утонул, и часто останавливалась перед его портретом. Пригожий молодой человек в морской форме, с веселым, исполненным надежды лицом, стоит на берегу и правой рукой указывает на корабль вдалеке, словно говоря нам: «Смотрите! Паруса подняты, и я прямо сейчас ухожу в море». Бедный мастер Уриан! Не прошло и года с написания портрета, как он погиб на этом корабле. Но я должна вернуться к рассказу миледи.

«Я будто наяву вижу двух этих мальчиков, – тихо продолжила она, закрывая глаза и как бы устремляя свой взор в прошлое. – Они любили играть в старинном французском саду позади нашего особняка. Я часто смотрела на них из моих окон и думала, что, возможно, сады этого типа лучше подходят для игр, чем наши, английские[47]. Цветников там было немного, а лужайки в нашем понимании не было вовсе, зато в изобилии имелись террасы, и балюстрады, и вазоны, и каменные лестницы в итальянском стиле, а еще водометы и фонтанчики, которые запускали с помощью кранов, спрятанных тут и там. Как радовался Клеман, пустив воду на Уриана, когда тот безмятежно проходил мимо… но как галантно исполнял он роль хозяина для моего милого, грубоватого морячка! Уриан был темноволосый и смуглый, точно цыганенок, и совсем не думал о своей наружности – вечно сопротивлялся моим усилиям несколько сгладить впечатление от его черных глаз и буйных кудрей. Клеман вроде бы тоже ничуть не заботился о том, как он выглядит, при этом всегда был ухожен и элегантен, и даже поношенное платье носил с каким-то особенным изяществом. Обычно он ходил в зеленом охотничьем костюме с глубоким вырезом на груди и красивым жабо из старинного кружева. Его длинные, как у девочки, золотистые вьющиеся волосы падали сзади на плечи, а спереди заканчивались густой прямой челкой над прямыми темными бровями. Благодаря дружбе с этим мальчиком Уриан понял, как важно соблюдать внешние приличия, если хочешь называться джентльменом, – за каких-нибудь два месяца мой сын научился тому, что я без успеха внушала ему несколько лет подряд. Помню, однажды мальчики заигрались и заспорили – окно было открыто, и я слышала их голоса: Уриан подзадоривал Клемана куда-то взобраться, а тот отказывался, хотя и не слишком решительно, словно и сам был бы не прочь, но что-то его останавливало. Наконец Уриан, как всегда порывистый и неосмотрительный… бедный мой!.. назвал Клемана трусом.

– Это я-то трус? – расправив плечи, сказал юный француз. – Ты не знаешь, что говоришь. Приходи сюда завтра на рассвете, в шесть утра: увидишь, как я достану птичье гнездо вон с той трубы.

– Отчего же не теперь, Клеман? – спросил Уриан, одной рукой обняв Клемана за плечи. – Отчего завтра, а не теперь, пока у нас есть охота?

– Потому что мы, де Креки, бедны и маман сможет купить мне новый костюм только на будущий год, а там каменная резьба, и об острые края я порву сюртук и штаны. С утра пораньше я мог бы влезть наверх в одной старой рубашке.

– Ты боишься порвать штаны, а за ноги свои не боишься?

– Мы, де Креки, не боимся боли, – с достоинством ответил мальчик.

Он освободился из-под руки Уриана и отошел на несколько шагов: его гордость была задета – тем, что его заподозрили в трусости, и тем, что пришлось раскрыть причину своей нерешительности. Но это не смутило Уриана. Он подошел к товарищу, снова обнял его за плечи, и они вместе двинулись вдоль террасы, удаляясь от моего окна. Я видела, как Уриан горячо говорит о чем-то Клеману, то и дело заглядывая в его поникшее лицо с ласковой просительной улыбкой. В конце концов Клеман начал ему отвечать и тоже положил ему руку на плечо, и они еще долго ходили так взад-вперед, увлеченные своим серьезным мужским разговором.

Внезапно со стороны маленькой капеллы в углу обширного сада при Заграничных миссиях[48] раздался жиденький благовест, оповещая верующих о возношении Святых Даров. Клеман пал на колени, смиренно сложил руки и опустил глаза долу. Уриан смотрел на него в