Сквайр достиг вершины холма. Уорстед-Скоттон был перед ним как на ладони. Песчаное неудобье, поросшее ракитником, дроком и вереском, с редкими сосенками; грош цена такому участку, однако сквайр, не обладая им, страдал всерьез – так изводится юный жадина, позволивший откусить от своего яблока. Сквайра мучила мысль, что вот есть земля, вроде бы его, но все-таки не его – как жена, которая перестала быть женой, которая развлекается, попущением судьбы, за его счет. Неудобье не принадлежало сквайру, и поэтому образ целого поместья выходил ущербным, ведь, как и для любого человека, собственность, притом обожаемая, имела для сквайра определенную форму. То есть, всякий раз, когда в его сознании возникало слово «Уорстед-Скейнс» (а оно его сознания практически не покидало), сквайр видел нечто конкретное, хоть и неописуемое, но, каков бы ни был этот образ, сквайр подспудно знал, что портит картину Уорстед-Скоттон. Да, он не представлял, на что годится это неудобье, но чувствовал в глубине души, что земледельцы ведут себя как собаки на сене, – и вот этого-то стерпеть не мог. За два года ни единую скотину не насытила эта скудная растительность. Лишь три старых осла доживали здесь свои дни. Охапка хвороста или сухих листьев папоротника – вот и все, чем могли поживиться на этом неудобье эгоистичные крестьяне, да еще один его край представлял собой торфяник. Но с крестьянами мистер Пендайс как-нибудь сладил бы; настоящая проблема была в этом упрямце Пикоке, и только потому, что именно его участок граничил с неудобьем и именно его отец и дед отличались вздорным нравом. Мистер Пендайс стал объезжать изгородь, поставленную еще его отцом, и скоро добрался до пролома в оной, который сделал отец Пикока. И вот здесь-то по иронии судьбы стоял Пикок собственной персоной – прямо в проломе, словно предвидел визит сквайра. Чистокровная кобыла застыла как вкопанная, спаниель Джон улегся, чтобы все как следует обмозговать; о том, что мыслительный процесс запущен, можно было судить даже с расстояния в несколько ярдов, ибо спаниель Джон периодически шумно сглатывал слюну.

Пикок держал руки в карманах бриджей. Старая соломенная шляпа покрывала его голову, маленькие глазки буравили землю под ногами; коренастый жеребчик, которого он привязал к останкам изгороди, также глядел вниз, поскольку щипал траву. Борьба мистера Пендайса с огнем за спасение его хлева была Пикоку что кость в горле. Он чувствовал, как эта «кость» опускается, постепенно освобождая горло, и знал, что скоро от нее не останется даже воспоминаний. Он чувствовал, как завещанная предками священная неприязнь подкатывает из глубин его души, и напор с каждым часом делается мощнее. Он явился к пролому, желая испытать, велика ли сила этого сакрального места и что она способна сотворить с его чувством благодарности сквайру. При виде сквайра маленькие Пикоковы глазки забегали, совсем как у поросенка, которому наносят удар сзади. Тот факт, что мистер Пендайс именно в это время подъехал к пролому, лишний раз подтверждал: его направляло Провидение, ведающее в том числе, какие действия естественны для мистера Пендайса.

– Добрый день, сквайр. Сушь-то какая, дождь нужен позарез. Если так дальше пойдет, мне скотину нечем кормить будет.

– Добрый день, Пикок, – ответил мистер Пендайс. – Не вам сетовать – у вас травы поднялись на диво.

Оба поспешно отвели глаза, ибо в тот момент каждому был невыносим вид другого.

Повисло молчание, его прервал Пикок:

– Как насчет ворот, сквайр?

Голос дрогнул, словно благодарность еще не оставила надежды одержать верх над неприязнью.

Раздраженным взглядом сквайр оценил ширину пролома, и вдруг ему пришла блестящая мысль: «Допустим, я поставлю этому вымогателю новые ворота – позволит ли он мне в обмен снова огородить Скоттон?»

Он воззрился на Пикока, бородатого и кряжистого, однако вечный инстинкт, столь остроумно поименованный мистером Парамором, продиктовал мистеру Пендайсу следующую фразу:

– Хотелось бы уяснить, чем плохи старые ворота?

На сей раз Пикок тоже вперил взор в сквайра, и в голосе у него больше не было дрожи, а было что-то вроде грубоватого добродушия.

– Да ведь трухлявые они наполовину – как есть гнилье! – выдал Пикок и облегченно вздохнул, ибо понял: благодарность приказала долго жить.

– Неужели? Такое бы гнилье – да вокруг моего дома! Джон! За мной! – скомандовал сквайр и ткнул кобылу каблуком, понуждая трогаться с места. Впрочем, не отъехав и на дюжину шагов, он вернулся.

– Надеюсь, миссис Пикок в добром здравии? Миссис Пендайс укатила в Лондон.

Не дожидаясь, покуда Пикок ответит, сквайр приподнял шляпу и поскакал прочь. Он выбрал проселок на задах Пикоковой фермы, через выпас, и скоро возник на своем собственном лугу, превращенном в крикетную площадку.

Матч-реванш с Колдингемом был в разгаре. Сквайр придержал кобылу и замер в седле. К нему неспешно двинулась долговязая фигура. Это был достопочтенный Джеффри Уинлоу. Мистер Пендайс подавил импульс развернуть кобылу и умчаться прочь.

– Мы вас в пух и прах разобьем, скайр! Как поживает миссис Пендайс? Моя жена шлет ей привет.

Лицо мистера Пендайса, и без того разгоряченное от жары, сделалось багровым.

– Спасибо, миссис Пендайс благополучна. Она сейчас в Лондоне.

– А вы разве не собираетесь туда – ведь сезон?

Сквайр перехватил взгляд ленивых глаз и произнес с расстановкой:

– Нет, навряд ли.

Достопочтенный Джеффри двинулся обратно на свою позицию и бросил не оборачиваясь:

– Бедняга Бартер нынче был бэтсменом; так мы ему ни шанса не дали.

Сквайр сообразил, что мистер Бартер приближается к нему сзади.

– Видали этого левшу? – Мистер Бартер поджал губы. – Только взгляните, как у него нога стоит. И мне еще будут доказывать, что это не ноу-бол! Он калитку задел, а меня – вон из игры. Какой из него нападающий? А этот Лок? Да из него судья – как из меня…

Мистер Бартер осекся и в упор взглянул на игрока подающей команды.

Безмолвный сквайр составлял со своей кобылой нечто вроде каменного изваяния. Внезапно рот его раскрылся.

– Как ваша жена, Бартер? Марджери навестила бы ее, если бы… если бы не уехала в Лондон.

Преподобный даже головы не повернул:

– Моя жена? О, превосходно. Вот опять! Послушайте, Уинлоу, это же ни в какие ворота не лезет!

Раздался приятный голос достопочтенного Джеффри: