поднялась на холм, откуда могла вернуться на главную дорогу. Почему всё когда-нибудь кончается? Она впервые в жизни думала о Милденхеме и охоте безо всякого энтузиазма. Теперь было бы лучше остаться в Лондоне. Там она не будет отрезана от музыки, танцев, людей и приятного чувства, что ее везде с радостью принимают. Послышался неприятный гулкий вой молотилки – под стать ее настроению. Над головой на фоне свинцового неба пролетел белый голубь. Осыпанные золотом березки, вздрагивая, роняли дождевые капли. Как здесь одиноко! Внезапно из-за живой изгороди выскочили двое мальчишек и, чуть не сбив ее с ног, припустили по дороге. Их что-то напугало. Джип почувствовала на лице мягкие прикосновения дождевых капель. Так недолго и платье испортить, ее любимое, сизого цвета, бархатистое, не предназначенное для дождливой погоды. Она отбежала под сень березок. Хоть бы дождь закончился не начавшись! По-прежнему звучал смягченный расстоянием заунывный вой молотилки, нагонявший еще большую тоску. Из-за живой изгороди, откуда выскочили мальчишки, вышел и, широко шагая, направился к ней какой-то мужчина. Он перепрыгнул через канаву, отделявшую его от березок. Джип вдруг увидела, что это был Фьорсен – запыхавшийся, растрепанный, побледневший от быстрой ходьбы. Он, видимо, шел за ней и поднялся с дорожки прямо по склону холма, не переходя через ручей. Этот маршрут заметно сказался на его щегольском наряде. Джип следовало бы рассмеяться, но вместо этого она почувствовала при виде разгоряченного бледного лица волнение и некоторый испуг. Задыхаясь, Фьорсен проговорил:

– Я вас догнал. Вы завтра уезжаете, а мне ничего не сказали! Решили улизнуть потихоньку, не сказав мне ни слова! Вы всегда так жестоки? Ну тогда я вас тоже не буду жалеть!

Неожиданно опустившись на колени, он схватился за край широкой ленты, служившей Джип поясом, и прижал ее к лицу, а потом обхватил колени. Джип задрожала: действия Фьорсена вовсе не казались ей смешными.

– Ох, Джип, я люблю вас. Люблю. Не гоните меня. Позвольте мне быть с вами! Я ваш пес, ваш раб. Ох, Джип, я люблю вас!

Его голос и растрогал, и напугал ее. Мужчины последние два года несколько раз говорили ей, что любят ее, но никто не делал это с таким отчаянием пропащей души, с таким взглядом в глазах, яростно настойчивым и одновременно умоляющим, с таким беспокойным, жадным, ищущим прикосновением рук. Она лишь нашла в себе силы пробормотать:

– Прошу вас, встаньте!

Но он продолжил:

– Любите меня, хоть немножко любите! О, Джип!

В уме мелькнуло: «Сколько раз он так стоял на коленях перед другими женщинами?» На лице музыканта лежала печать самоотречения, красоты, рожденной томлением страсти, и страх Джип рассеялся. Фьорсен сбивчивым шепотом продолжил:

– Я беспутный человек, и знаю это. Но если вы полюбите меня, я перестану им быть и стану совершать ради вас великие поступки. Ох, Джип, если бы вы однажды согласились стать моей женой! Не сейчас – когда я смогу вам доказать. Ох, Джип, вы так прелестны, так удивительны!

Его руки медленно взбирались все выше, он прижался лицом к ее талии. Не отдавая отчета в своих действиях, Джип тронула его волосы и повторила:

– Нет, встаньте.

Фьорсен наконец поднялся. Стоя рядом, вытянув сжатые в кулаки руки по швам, он прошептал:

– Сжальтесь надо мной! Скажите хоть слово!

Но Джип не находила слов. Внутри ее все было незнакомо, путано, трепетно, душа в неимоверном смятении одновременно и тянулась к нему, и отшатывалась от него. Джип лишь смотрела в лицо Фьорсена потемневшими встревоженными глазами. Внезапно он схватил ее и прижал к себе. Она отпрянула и изо всех сил оттолкнула его. Фьорсен, пристыженный, страдающий, понурил голову, зажмурился, у него дрожали губы. В сердце Джип шевельнулось сострадание. Она пробормотала:

– Я не знаю. Я вам потом скажу… позже… в Лондоне.

Музыкант поклонился, скрестив руки на груди, словно давая понять, что ей нечего больше бояться, а когда она, не обращая внимания на дождь, пошла вперед, увязался рядом, приотстав на один шаг, с покорным видом, словно не говорил только что жарких слов и не целовал ее губы в неистовом порыве.

Снимая в своей комнате мокрое платье, Джип попыталась вспомнить, что он говорил и что отвечала сама. Она не давала никаких обещаний. Назвала только свой адрес – лондонский и в деревне. Джип заставляла себя думать о других вещах, но мысли упрямо возвращались к прикосновениям неугомонных пальцев, твердой мужской хватке, выражению глаз Фьорсена во время поцелуя, и ее вновь накрывала волна страха и возбуждения.

В тот вечер он играл на концерте – ее последнем. Фьорсен никогда не играл так хорошо – в блеске смятения, лихорадочном экстазе. Слушая его, Джип не могла совладать с чувством обреченности – что бы она теперь ни сделала, судьбы не избежать.

Глава 5

После возвращения в Англию чувство обреченности прошло или почти прошло. Здоровый скептицизм подсказывал, что Фьорсен вскоре найдет себе новую пассию и обнаружит в ней все то, чем, по его словам, обладала Джип. Смешно даже думать, что музыкант прекратит ради нее свое сумасбродство и что она имеет над ним какую-либо реальную власть. Однако в глубине души Джип не верила собственным выводам. Если их принять, это подорвало бы ее веру в себя, тонкую и сокровенную, на грани бессознательного веру в нечто побудившее баронессу упомянуть «рок».

Уинтон с облегчением увез дочь в Милденхем, купил ей новую лошадь. Подоспел сезон охоты на лисий молодняк. По меньшей мере на неделю страстные скачки и вид охотничьих собак отодвинули все остальное на второй план, но вскоре, когда сезон по-настоящему вступил в силу, Джип вновь почувствовала уныние и смутную тревогу. Милденхем был погружен во тьму, жутко завывали осенние ветры. Ее любимая коричневая самка спаниеля, Красотка, едва дождавшись возвращения хозяйки, умерла от старости. Джип терзалась угрызениями совести из-за того, что оставила собаку без присмотра на такой долгий срок. Красотка, как не преминула сообщить Бетти со свойственной недалеким людям тягой к перечислению печальных подробностей, каждый день ждала возвращения хозяйки, и теперь Джип выглядела в собственных глазах черствой и бессердечной. В таких случаях она бывала одновременно сердобольной и чересчур строгой к себе. Джип захворала и слегла на несколько дней. Когда ей полегчало, встревоженный Уинтон немедля увез ее в Лондон к тетке Розамунде. Он любил общество дочери, но если город пойдет ей на пользу, поможет встряхнуться, будет только рад ее отпустить. Приехав через три дня на уикенд, Уинтон с облегчением отметил, что дочь действительно