Я помчалась домой.

— Мам! — закричала я.

Мне вдруг показалось, что она сейчас сидит на диване, как раньше, и болтает по телефону. Мой отец склонился над ее кроватью и недовольно посмотрел на меня. Он прижал к губам палец.

— Ты же знаешь, что нельзя так кричать, — сказал он.

Со вчерашнего дня моя мама больше не открывала глаза. Я рассказала отцу про оленя.

— Разве не странно? — спросила я шепотом.

— Да, — ответил он. — Мне нужно пойти на кухню. Почему бы тебе не рассказать об этом своей матери?

Я лежала на диване, у меня в ногах лежал пес. Папа сидел в кресле у кровати.

— Я думаю, это случилось, — сказал он.

Я села с другой стороны кровати и погладила мамины короткие волосы. Перед началом последнего курса химиотерапии я побрила ей голову. Играла музыка, какой-то госпел-хор. И пока я выбривала у нее на голове дорожки, моя мать подпевала. Ее голос казался высоким и хрупким на фоне глубоких и сильных голосов темнокожих певиц.

— Она умерла? — спросила я.

Мой отец поднес ей ко рту зеркальце, чтобы посмотреть, запотеет ли оно. Оно запотело.

— Скажи что-нибудь, — сказал мой отец. — Может, она еще слышит.

— Привет, — сказала я, прыснула от смеха и расплакалась из-за этого.

Мамина тетя Ида, которая скончалась после очень долгой болезни, в последние дни каждый вечер думала: «Сегодня я уйду» — и каждое утро говорила: «Да вашу ж мать, я еще тут». Я не хотела об этом думать. И вдруг моя мама вздохнула.

— Подожди, — сказала я моему отцу, который схватил брызгалку.

Мы подождали. Мой отец положил ногу на ногу, покачал одной ногой, взял маму за руку и погладил ее синяки от уколов. Я положила руку ей на голову, чтобы ей не было холодно. И так мы сидели еще долгое время.