Как-то председатель Вахрушев встретил возле магазина участкового Худякова. Пригласил его в правление. В кабинете они закрылись, и председатель сказал:

— Копейка, говорят, Семеныч, рубль бережет. Ушел от нас на известковый в Самойлово Мишка Пупырин. Ванька из пакшеевской бригады к дорожникам переметнулся. И все это по своей глупости делают, не так ли? Теперь вот Орловский Серега. Ведь пропадет парень, а мы только ушами хлопаем. Мать его уж раз пять ко мне прибегала со слезами: каждую субботу, говорит, Серега ночует у Верки Самойловой в Покшееве. О женитьбе и думать забыл. А вчера, понимаешь, прибежала мать Веркина. Тоже с ревом. Придет, говорит, Серега, включат приемник в боковушке, мнет он ее всю ночь, хи-хи, хо-хо, а разговора дельного меж ними нет!

— Про это я знаю, — сказал Худяков. — Она и мне жалилась. Но на такие дела законов нет.

— Так же вот и дебоширство, — продолжал председатель, — где Орловский, там и заведутся. Вчера вечером Кольке Рыминых нос и губы расквасили.

— Тоже знаю. Но что делать? Обычная драка. Заявлений ни от кого не поступает. Проломили тогда Митьке голову, а кто — не говорит. Молчит, подлец. Хоть убей его — молчит. И Васьчиха знает, а молчит. У Семиных тогда стекла побили в избе, баньку подожгли, а я прибежал — полное миролюбие! Говорят мне: какие-то чужие, должно дорожные рабочие, приходили, завелись между собой и натворили делов! Я навел точные справки: рабочих и близко не было в тот вечер, все были уехавши в город!

— Я тебя понимаю, — говорил председатель. — Я все понимаю. Но ты ведь, Семеныч, исполнительная власть, так?

— Так.

— Ты не один. Есть и общественность. А ты исполнительная власть…

Беседовали они долго и разошлись уже в потемках.

За колхозным правлением стоит в лопухах и бурьяне маленькое бревенчатое строение, похожее на баньку. Только крыша плоская и два крохотных оконца заделаны толстыми коваными полосами из железа местного изготовления. В давние времена это строение называлось «холодной». Туда сажали до разбора дела мелких местных преступников. Через день после разговора председателя с участковым из холодной убрали старые хомуты, плуги и прочую рухлядь. Починили пол, дверь, навесили замок.

В очередную субботу Сергей Орловский, выпив и с бутылкой в кармане, стоял возле магазина, рассуждал, бахвалясь, среди приятелей. Из нагрудного кармана выглядывала трехрублевка.

— Я тоже интеллигент, — говорил Сергей, то и дело сплевывая в обе стороны от себя, — и полное право имею сомневаться. Да. И все мы грамотные. Это прежде в деревнях дураки жили. А теперь мы грамотные, менее семи классов у нас нету. Я вот на той неделе составил в главной конторе заявку на проект новой сушильной печи. Понимаете? Для равномерной усушки грибов. И в моей конторе тоже устроим такую печь. И тогда мне придется штат себе расширить. Баб я к печи не возьму. Ну их. Сам ребят подберу. Стоящих. Поди только учетчицей приму девку какую, а то все мужики будут…

Сергея внимательно слушали. Он собирался идти к Верке. Но разговорился, увлекся, начал прикидывать возможные кандидатуры в свой новый штат. Потом вся компания ушла куда-то через огороды. Через час явилась обратно к магазину. Взяли вина, а перед самым закрытием магазина завязалась драка. Обычная, не злая, без ножей и камней. И даже женщины, видевшие все через окна, не бежали разнимать. Никто и не кричал, но вдруг откуда-то появились участковый, председатель, депутат сельсовета Макарычева. Успели задержать только Сергея Орловского. Хмельной, Сергей вырывался, ругался, сыпал угрозами. Его заперли в холодной. Был составлен протокол, в нем говорилось, что бывший колхозный тракторист, а теперь заготовитель от Самойловской конторы Сергей Орловский затеял в пьяном виде групповую драку. Во время задержания оказал сопротивление, оскорблял словами, действием и председателя, и депутата, и участкового. Много написали в протоколе.

Ночь Сергей провел в холодной. Утром его мать стояла у дверей холодной и бранилась.

— Догулялся, бесенок! — кричала она. — Догулялся? К суду привлек себя? И Верку твою засадят, будете знать. Покажут ей, как бутылки выставлять для приманки! — Потом она заплакала: — Проси, Сережка, прощения у Худякова, а то и в тюрьму посадят, желанный ты мой!

Сергей не отвечал.

Прибежала его сестра, женщина положительная. У нее двое детей, и она заведует сепараторным пунктом. Сестра увела мать домой, вернулась к холодной. В оконце подала брату бутылку молока. Сергей страшно хотел пить, молоко взял. Сестра совала ему хлеб и мясо, он не взял.

— Сережка, — говорила сестра, — Худяков в район позвонил, в Самойлово тоже звонил. Что ты Макарычевой сделал? Ведь три года дадут, дурак ты! Покайся, Сережка, попроси прощения.

Сергей не отвечал.

В полдень примчался в Михеево милицейский воронок. В нем приехал районный милиционер, хороший знакомый Худякова. Народ толпился возле правления. Приезжий милиционер объявил, что проведет предварительное следствие по делу задержанного Сергея Орловского. Деревня охнула и затихла.

В правление вызывали свидетелей. Дважды приводили Сергея на допрос. Держался он надменно, отвечал отрывисто и неохотно. Только когда предложили ему подписать протокол, он как-то обмяк весь, на глазах вроде бы появились слезы. И когда расписывался, рука его дрожала.

Но он не произнес ни слова, и его опять заперли. От еды он отказался, попросил только холодной воды. Протокол был увезен в район. Вечером опять возле правления толпился народ. Окна правления были распахнуты. Ждали какого-то сообщения из района. Наконец затрещал телефон, и через минуту Худяков объявил: ежели кто поручится за Сергея, согласится быть хоть с месяц его наставником, Сергея отпустят на свободу, так как прежде он судим не был и никогда милицией не задерживался.

Сестра Сергея опять говорила через решетку брату:

— Сережка, проси дядю Степана в наставники. Упроси председателя поговорить с ним. Дяде Степану поверят, Сереженька, и тут же выпустят, голубчик! Макарычева говорит, прощает тебя. Проси дядю Степана!

Дядя Степан лет двадцать работал трактористом, теперь заведует ремонтной мастерской. Он среднего роста, худ, ряб и очень молчалив. Ему уж давно за пятьдесят, но женщины знают, что он до сих пор ревнует свою жену Алену Михайловну. Больше, собственно, нечего сказать о дяде Степане. Два сына его давно живут своими домами, работают шоферами. Много раз ездили на целину убирать урожай со своими машинами и возвращались без единого замечания со стороны тамошнего начальства.

Миновала ночь. Утром председатель заглянул в мастерскую. Дядя Степан копошился в разобранном моторе.

— Племяш твой двоюродный, Степан Иванович, просит