Но его призыва никто не слушал.

Глава XX

БОЛЬШАЯ РАДОСТЬ, А НА ВСЕХ НЕ ХВАТИЛО

В «тупичок» Богаткин пришел вместе с председателем шахтного комитета. Разговор был трудным, но им все же удалось убедить родственников попавших в беду шахтеров, что все меры по их спасению уже приняты. Прощаясь, Богаткин, как бы между прочим, хотя ни на минуту не переставал думать об этом, сказал:

— Сейчас я вызову свою машину, и она…

— Не надо, — остановила его Полина Дмитриевна. — Пока наши не будут на-гора, никто из нас дома усидеть не сможет. Вы же сами знаете.

— Хорошо, пусть будет по-вашему, — уступчиво согласился председатель шахткома, — но в таком случае, — обратился он к директору шахты, — необходимо освободить две-три комнаты, в которых они могли бы находиться и отдыхать.

— Да мы останемся в «тупичке», — запротестовал Мануков, — нам тут привычно, на народе всегда…

Вскоре в «тупичке» появились диваны, столик с графином газированной воды и стопкой бумажных стаканов на нем, динамик. Неприметный прежде закоулок стал уютнее, вроде бы даже светлее, но его постоянные обитатели и не заметили происшедших в нем перемен. Как медленно тянулись часы выматывающего душу бдения! Иногда кто-нибудь из них отлучался домой, чтобы проведать малых и старых, и мигом возвращался: соседки и общественницы поселка присматривали за ними еще лучше, чем родные. Самыми долгими и мучительными были минуты перед очередным сообщением службы информации. Но сводки обманывали их ожидания. Сперва в них назывались метры очищенного откаточного штрека и число вагонеток нагруженного на нем угля, потом — метры проходки и восстановления выработок. «В течение первой смены двадцать третьего января подножный штрек продвинулся на четыре метра, разобрано ноль девять десятых метра завала на откаточном штреке, очищено от выброшенного угля шесть метров просека, а всего с начала аварийно-спасательных работ…» Дальше назывались цифры проходки, восстановления и очистки перечисленных выработок с того дня, как приступили к этим работам, и лишь в самом конце сводки Глотков вскользь упоминал: «Установить связь с пострадавшими пока не удалось».

На третий день, едва оправясь от приступа, вернулась в «тупичок» Хомуткова. И их снова стало шестеро.

Сводки передавались в семь, четырнадцать, двадцать два часа, а между ними тягостное ожидание очередной сводки… И каждый из них мысленно, как заклинание, твердил одно и то же: «Если б ты остался в живых…» «Если б ты остался в живых!..»

Бриллиантова и Хомуткова думали прежде всего о том, чтобы искупить свою вину — одна перед мужем, вторая — перед сыном. Христина Владимировна стала седой, когда услышала, что Марк застигнут выбросом, но ей об этом никто не говорил, а в зеркало она с того дня не смотрелась. Комарникова, Ляскун, Чепель, — каждая по-своему, — думали о том, что могут сделать своих мужей более счастливыми, чем они были до этого. Мануков же думал о том, что если не станет дочери, то он потеряет и жену, еще не успевшую оправиться после тяжелой операции, и ей этого горя не вынести, как не вынести его и ему…

В часы пересмен «тупичок» особо оживлялся. Друзья, знакомые, соседи заглядывали в него и перед спуском в шахту, и после выезда из нее. Люднее, чем около кого-либо другого, было около Комарниковой. Полину Дмитриевну, как и Егора Филипповича, знал чуть ли не весь рудник. Комарников тут родился, вырос, лишь на фронт из родного поселка и отлучался. Да и у Полины Дмитриевны здесь прошла большая половина ее жизни, а каждого, считай, пятого первомайца она в свое время учила. Впрочем, в «тупичке» никого не оставляли без внимания. А общение с людьми, знавшими их близких, которые попали сейчас в беду, в какой-то мере заменяло общение с ними самими и отчасти глушило недобрые мысли.

К Манукову в «тупичок» чаще всех наведывался Репьев. Забегал и по пути с командного пункта, где отделение получало задание, и после бани, выехав на-гора. Держал себя так, будто за жизнь Марины и ее товарищей нисколько не опасается, а беспокоит его лишь то, что не может он точно назвать дату и время их вызволения. Мануков видел, что утешитель нуждается в утешении не меньше его самого, и когда ему удавалось сделать вид, будто верит Павлу, у того тоже поднималось настроение.

Внеочередная передача застала всех обитателей «тупичка» на месте. «Внимание, внимание! — зазвенел голос диктора, в котором угадывалась радость. — Через минуту будет передано важное сообщение руководства аварийно-спасательными работами». А в девять пятьдесят выступил Глотков. «Дорогие товарищи! — бравурно начал он. — Полчаса назад горноспасатели установили сигнальную связь с четырьмя шахтерами…»

Полина Дмитриевна, Христина Владимировна, Мотря, Маша, Агния, Мануков повернулись к динамику и замерли.

Голос Глоткова раскатывался широко и торжественно: «По имеющимся данным, в их число входят…»

— Предчувствие не обмануло меня, — вздохнула Полина Дмитриевна и зажмурилась крепко-крепко.

— Марк не мог погибнуть, — захлебнулась слезами радости Хомуткова. — Это было бы жестоко и несправедливо, жестоко и несправедливо…

Маша Чепель и слова не могла вымолвить. Она, как бы чему-то удивляясь, широко вскидывала руками и хлопала себя по бедрам.

Услышав имя и фамилию мужа, Бриллиантова вздрогнула. Он предстал перед Агнией не тем двадцатидвухлетним Максимушкой, который только что примнился ей, а теперешним, небритым, обрюзгшим… «У человека нутро выгорает, а тебе, стервоза, трех рублей жалко», — ворвался в уши его хриплый голос. Она выпрямилась, хмурясь, попятилась от динамика.

— А де ж мій хазяїн? Нема його, нема… — запричитала Мотря Ляскун.

Мануков положил ей на плечо свою тяжелую, вздрагивающую руку:

— Чего ты, Матрена, прежде время мужика-то отпеваешь?

Мотря вспомнила рассказы матери: жены, преждевременно оплакивавшие ушедших на фронт мужей, нередко и вправду теряли их. И ее охватил суеверный страх.

А динамик гремел, гремел…

Глава XXI.

ЕДИНОБОРСТВО

Ермак держался так, будто ничего не произошло, но брови, слившиеся в одну черную скобу, выдавали его истинное настроение. «За четверть часа, — подумал он, и скоба при этом собралась в гармошку, — «фиалка» поднимется до пояса… За столько же подойдет к подбородку… — левая половина скобы сломалась под острым углом, а правая взлетела вверх и застыла. Ермак посмотрел на Марину, съежившуюся, зацепеневшую, отрешенно поникшую, и продолжал прикидывать: — Марина почти на голову ниже меня, последний момент для нее наступит… Жизнь ее окажется короче моей сантиметров на двадцать… — И тут он вздрогнул. — Неужто ты допустишь это?..»

«Фиалка» продолжала прибывать. Они стояли